Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Зинуха заявилась с Розой-белобокой. И первым делом сунула мне фотофальшивку, завернутую в белый листок бумаги. Я небрежно кинула ее на свой письменный стол. А Роза, оглядываясь на дверь, за которой остались мои родители, приглушенным голосом сообщила, что Марат уже ищет.

— Что ищет? — не поняла я.

— Не «что», а «кого», — уточнила Роза. И кивнула на фотофальшивку в бумаге. — Ищет, кто нам их подкинул.

— Занялся расследованием, — добавила Зинуха, смеясь. — Сыщиком заделался. И забрал у меня карточку, помнишь — где мы в сквере сидим.

— Зачем?

— Не знаю. Но ведь ее тоже курчавый делал. И потом на ней все ребята. Не только наши, а кто был тогда, помнишь?

Я вспомнила: кроме наших, были Гвоздилов с гитарой, Бурков, белогривый бородач. И сам Сирота-фотограф.

— Что же выяснять, — сказала я. — Яснее ясного, кто подкинул. Терехин.

— Ясно, да не очень, — возразила Роза. — А откуда он наши адреса узнал? У кого карточки-то обнаружились? У меня, у тебя да у нее. Может, и еще у кого-то в ящике лежат, пока неизвестно. Но если даже только у нас? Кто про наши квартирные номера знал?

Квартирные? «У Алямовой — семнадцать, но на первом этаже, а у Зинки-толстой тоже семнадцать, да уже на пятом!» Явственно услышала я насмешливый басок Буркова. Неужели?..

Нет, нет, не может быть!

— Что с тобой? — спросила Зинуха обеспокоенно.

— Что?

— Побледнела вся. Верно, Розка, смотри…

— Да нет, нет, ничего…

Ужасных своих подозрений я не могла высказать даже верным подружкам. Но неужели он? Нет, нет…

Только как он сказал-то вчера, нанеся мне свой неожиданный визит? «Бывает, сорвешься, потом сам не рад. Не сердись. За что? За все, за все…»

Нет, все равно — невозможно! Неужели еще и это он смог?

Я не только побледнела, но и вспотела от волнения и, чтобы как-то отвлечь девочек, дала им Майкино письмо. Зинуха сразу принялась читать вслух. И обе они начали говорливо обсуждать его содержание. Розку-белобоку особенно заинтересовала Заморышева тайна, доверенная Коту Котофеичу. А Зинуха обратила внимание на слова о выборе профессии.

— Вот это верно! — воскликнула она. — Очень трудно выбрать, если увлекаешься многим. Вот нравится мне и геология, и химия, и стенография.

Пишет Зинуха действительно отменно — необыкновенно быстро и все равно красиво.

— А что? — согласилась Роза. — Чудесно — стенографисткой. Сиди себе на совещаниях и узнавай разные новости.

Так они тараторили, а я молчала, лишь кивала, соглашаясь то с одной, то с другой. А сама думала о Буркове: неужели, неужели, неужели? И еще: выяснить, выяснить, как можно скорее надо о нем выяснить. И решила: девчонки пойдут домой, а я их провожу и помчусь к Марату. Уж он-то обязательно все знает!

Так я и сделала. Только перед самым нашим выходом из квартиры явился неожиданно еще один гость. Ясенев-Омега! И везет же ему — второй раз он заглядывает ко мне и второй раз налетает на Розку-белобоку с Зинухой. Увидев их в прихожей, уже готовых выбраться на лестничную площадку, он залепетал, комкая в руках шапку:

— Да я вот… Шел вот… — чебурашкинские уши его маково закраснелись.

— Знаю уже, — сказала я. — Шел мимо, зашел случайно. Входи.

— Можно и тут, — отступил он от порога, поняв, что я в пальто — собралась, значит, выйти вместе с девчонками.

— Тут так тут, — согласилась я и крикнула маме: — Я скоро!

От подъезда девочки пошли вперед, а мы с Ясеневым немного отстали.

— Ну, что скажешь?

Он ответил:

— Ничего.

— Как так? А зачем пришел?

— Да просто так.

— На меня посмотреть?

— И посмотреть тоже.

— «Тоже». Значит, все-таки, еще что-то?

Он засмеялся.

— Да нет, просто.

— Просто, сложно! — Я рассердилась. — Хватит морочить голову. Выкладывай, что случилось?

— У меня правда — ничего. А вот у тебя. Ну, после вчерашнего, в школе. Когда ты ушла-то… Ведь это я у них вырвал фотку. Не хотел, а сдуру. Да о тебе никто плохое и не думает, ты на меня не злись.

Вот оно что! Тоже пришел объясняться-извиняться. Тоже?

Да они словно сговорились — Альфа-Бурков и Омега-Ясенев, сидящие за одной партой. «Ты не сердись». «Ты не злись». Оба чувствуют какую-то свою вину передо мной. Только у Ясенева — пустяки, обычное озорство, а у Н. Б.? Что у него?

Мне снова ярко представилось, как, блуждая по стенке прихожей, старались не останавливаться на мне бурковские глаза. Грустные глаза.

Неужели, неужели он мог оказаться способным на такую пакость?

Я не слышала, о чем еще невнятно и путано говорил Ясенев. Опамятовалась, когда он остановился: «Ну, я пойду». Тогда и я остановилась, взглянула на него, ответила: