Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Марат рассказывал подробно, не спеша, никто его не перебивал. Но с каждым словом комсорга становилось очевиднее, что Бурков и в самом деле врет и вывертывается, но никуда ему уже не деться от обвинения, которое подтверждает своими показаниями мой маленький сосед Вовка Данилюк-Кошман. И хотя клянется Н. Б., что не держал в руках фотофальшивки, все равно распространял их вместе с Сиротой-Терехиным.

— Что же, значит, получается? — воскликнула Кира Строкова, пораженная этой мыслью. — В руках не держал, а рассовать по ящикам подделку помог?

— Да он сам подлец после этого! — выкрикнул Илья Шумейко, и снова все разволновались. Землюков начал успокаивать, кто-то громко потребовал:

— Пусть Бурков скажет.

Все притихли. Бурков молчал.

— Говори же, — произнес председатель.

Даже не пошевелившись, Н. Б. пробасил:

— Ничего не знаю.

— Как то есть не знаешь? — вспылила Кира Строкова. — Марат-то что сказал? Объясни.

— Ничего я не знаю, — повторил он упрямо.

— А ну, встань! — рассердился Землюков. — Перед собранием находишься. Развалился…

— Наговорить на человека всякое можно, — поднялся наконец Бурков, пряча от всех глаза, переводя взгляд на окно. — Если малолеток каких-то слушать. Еще в детсад пойди, расследуй.

— Ты мозги не засоряй, — не выдержал Шумейко. — Скажи прямо, знал про карточки или не знал?

— И как они к нашим девочкам попали, если ты ни при чем? — напомнила Роза.

— Откуда тот тип наши адреса узнал, если не ты ему сообщил? — подбросила Зинуха.

Бурков, плотно сжав губы, по-прежнему неотрывно глядел за окно, и повернутое к свету лицо его было бледным, а в серых глазах, отразивших пасмурное небо, как и вчера, когда стоял он в моей прихожей, уловила я грустное выражение. Он молчал потому, что запираться было уже бессмысленно, а сказать правду не хватало мужества, и он не знал, как выйти из тупика, в который сам забрался. Вот и стоял столбом, а все ждали, что он скажет, и томительно тянулось время. Мне стало невыносимо, и я сказала:

— Послушай, ну зачем ты приходил ко мне вчера? «Не сердись, бывает, сам не рад». Ну, признайся сейчас, и тебе станет легче.

Он посмотрел на меня, будто стрельнул взглядом, и сел. В ту же секунду громыхнул ясеневский голос:

— Наводчик! Подлюжный человек.

— Ты не ругайся, — не очень уверенно предупредил Омегу Землюков. — На собрании все же.

— На собрании, на собрании. Да за такие дела его, знаешь, что надо!

— Гнать из комсомола таких надо — вот что!

Это выкрикнула уже Роза.

И встала. А за ней Кира Строкова. И Шумейко. Даже Зинуха. Они выступали коротко, но горячо и выкладывали Буркову все сполна. За эту его подлость. И за высокомерие. Грубость. Двуличие. Нет ему дела ни до кого, знает только себя. Вот и ходил с такими — меня не убудет! А убыло. Убыло потому, что нельзя быть рядом с грязью и не запачкаться. Вот и результат. И действительно — гнать надо его! — сказала даже Зинуха. Я подивилась ее непримиримости, никогда раньше не выступала она так запальчиво.

— Да у нас же никогда и не было такого, не было! — говорила она. — А этот новенький…

— Погоди, — сказала Вика. — «Новенький», «новенький». А где были мы в начале года? Разве не поддались мы все влиянию этой личности?

— Это кто же личность? — грозно вопросил Шумейко. — Преступник, а не личность!

— Ты того, — одернул его Землюков. — Преступления-то Бурков не совершал.

— Нет, совершал! Да еще чужими руками!

— Правильно! — подхватила Кира. — И мало ли кто считает себя личностью? Пожалуй, и тот, с ножом?

— А по-вашему, нет? — заспорил вдруг сам председатель. — Или если плохой человек, уже и личностью быть не может?

— Личность — это когда гармонически развитая!

— Да стойте вы! — закричал Марат, вскакивая. — Диспут открыли! Будешь ты наконец председательствовать как надо? — сердито повернулся он к Землюкову. — Личность, не личность не в этом дело.

— И в этом, — сказала Вика.

— А ты помолчи.

— Почему это я должна молчать? Я слово взяла.

— Она взяла, — подтвердил Землюков и солидно разрешил, снова беря бразды правления. — Говори, Еремеенко, а остальные — давайте тихо!

— Да, да, — продолжала Вика. — Мы пришли в неописуемый восторг от его грубости и развязности, потянулись за ним, стали подражать. Почему? Тоже захотели быть взрослыми? Не захотели детсадом быть, а сделались совсем пеленашками? И с Нечаевой, как повернули? Чуть сами ее не вышвырнули. — Говоря так, Вика выразительно посмотрела в мою сторону.