Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Странно. Собиралась уйти из дома, для этого сняла с Динкой комнату, а теперь готовится к мамулиному приезду. Правда, Леонид Петрович увел ее вчера от Дины. Но о чем же они говорили?

Будто угадав, что меня интересует, Лариса начала объяснять: она уже работает! Да, со вчерашнего дня. Дина устроила — не в их магазине, но все же от галантереи, пока ученицей, в киоске на колхозном рынке. И Леонид Петрович одобрил.

А за комнату, которую сняла с Динкой, поругал. Самостоятельной можно быть и дома. И Лариса вчера переночевала уже здесь, у себя, — хотела уехать к Дине, но было поздно, осталась. Леонид Петрович ушел, сделав замок, чтобы не ворвались нахрапом Сирота с Гвоздиловым — ключ-то Дина передала им. Леонид Петрович пообещал его у них отобрать.

Вообще он все хорошо понимает, этот черноволосый с проседью, спокойный, рассудительный человек: правильно его Кулагина расхваливала. И про мамулю понял — о мамуле они все время и разговаривали. Почему она такая, почему всех обманывает? Была Лариса маленькая, обманывала ее — будто умер папа. Потом незаконно получала какую-то пенсию — разоблачили. И на каждой работе ловчит. Попадается и снова ловчит. В детсадике завхозом была — с каким позором изгнали! Лариса тогда плохо еще вникала во взрослую жизнь, но помнит: ходила мамуля мрачнее тучи, да только сама же всех подряд ругала — дескать, несправедливо с ней обошлись. Но роскошные платья для любимой доченьки по-прежнему покупала. Не задумывалась Лариса, откуда эти наряды берутся, носила, фасонила, перед подругами выхвалялась, пока вдруг, нынче летом не подумала: а ведь нечисто живет мамуля! И с вагоном, с дальними поездками расстаться не хочет, потому что и тут ловчить приспособилась — тюки-сверточки какие-то туда-обратно возит, кофточки-мофточки продает перепродает, из-под полы, с оглядкой, в страхе за каждый свой шаг, дорогой товарик «клиенткам» сует. — «Хватит, мама, не надо, не хочу больше так». — «Молчи, глупая! Твои же тряпки гроши-хороши стоят, на что они куплены?» — «Вот и не хочу, не хочу, если так!» — «Носи да помалкивай!» — «А если не замолчу? Уйду вот!» — И уходила. Но далеко ли убежишь? Возвращалась. И опять надевала те платья, только разгуливала в них уже не радуясь, а злясь на мамулю, да и себя презирая. И наконец решила бесповоротно — уйду навсегда, сама себе зарабатывать буду, зато честно жить…

С безжалостной откровенностью обнажала Лариса передо мной подноготную своих отношений с матерью, будто легко шла уже знакомым путем — после вчерашней беседы с Леонидом Петровичем. А может быть, ей хотелось этим рассказом укрепить себя в решении, которое приняла она под влиянием инспектора милиции, — все же не уходить из дома? Да, да, стой на том твердо, Нечаева, живи честно, не так, как мамуля, но будь по-настоящему взрослой. Ведь бегство из дома — ребяческий бунт. Тычешься ты, как слепой кутенок, из угла в угол: пожелала выйти из тупика с мамулей, а попала в плен к Динке. А ты действуй так, чтобы все вокруг — и первая — мама! — по достоинству оценили твою правоту и твою силу. Говорила ли ты с ней хоть раз по душам, на равных? Разобралась ли во всем глубоко, как следует? И что ты, в конце концов, знаешь о ней, о ее личной жизни, хотя бы даже об этом ненавистном тебе «Деточке»? Пособник он в темных ее делишках или, наоборот, хочет добра и ей, и тебе тоже? Не потому ли и требует с тебя по-отцовски отчета — где да с кем ты проводишь вечер? Как же смеешь ты бунтовать против него, если не отделила истину фактов от досужих догадок и вымыслов? Неужели опять хочешь повторить свою ошибку с отцом? Но ведь тебе уже не семь, даже не десять, тебе — шестнадцать! Когда же ты станешь по-настоящему взрослой?!

Не знаю, может, и не такими словами внушал Леонид Петрович свои взгляды Ларисе. Только мне стало ясно, что как при первом разговоре в милиции помог он ей лучше разобраться в отце, так сейчас по-новому раскрыл для нее смысл поведения с матерью.

— Я докажу ей, докажу! — говорила мне Лариса, сидя на тахте, и слушая ее, я поверила — она передо мной уже не такая, какой привыкли мы видеть ее в классе — не легкомысленная модница, а повзрослевший человек, который сумеет доказать маме, как им лучше жить вместе на новый лад.

Впрочем, и я перед ней сидела не та, какой была полчаса назад, до своего последнего разговора с Бурковым, до слез, выплаканных на набережной. Бывают у человека такие моменты, когда, прислушиваясь к себе, улавливает он, что сделался хоть немного другим.