Юрий Стрижевский - Повесть о мужестве

Ребята были голодные и усталые. Вчера утром, как обычно, они отправились на санях в соседнее село в школу, но заблудились в метели и потеряли дорогу. До вечера проплутали по степи, а когда стало темнеть, возчик решил остановиться здесь и ждать помощи. Распрягли лошадь, связали две оглобли, к получившемуся шесту прикрепили кусок рогожи и воткнули его в снег. Порубив сани, развели небольшой костерик. Всю ночь возчик тормошил ребят, рассказывал им разные небылицы, не давая заснуть.

Появление самолета оживило ребят. Они окружили Николая и его спутников плотным кольцом и засыпали их вопросами:

— Дяденька, а это военный самолет?.. А вы из самого Ростова прилетели?.. А правда, дяденька, мы как челюскинцы?..

— Самый настоящий, военный. Разумеется, из Ростова. Что ж, и вы и челюскинцы — люди советские, а Родина никого в беде не оставляет, — говорил Гастелло, еле успевая отвечать на вопросы.

В разговоре выяснилось, что недавно отсюда сбежал мальчик Коля Иволгин.

— Как сбежал? Что же вы сразу не сказали? — встрепенулся Гастелло. — Абрам Ефимович, — обратился он к Мазину, — вы, вероятно, займетесь сейчас ребятами, посмотрите что и как. В кабине есть галеты и шоколад. Василий Иванович займется самолетом, а я пойду поищу этого Колю Иволгина.

Никто не знал, в какую сторону ушел Коля. Утром он жаловался, что у него болит голова, а теперь исчез, словно его и не было. Пришлось идти наугад. Николай пошел в ту сторону, где еле заметный диск солнца пробивался сквозь плотную пелену облаков. С первых же шагов он по пояс провалился в снежную целину. Идти было трудно, тяжелый меховой комбинезон, такой удобный в летной кабине, сковывал движения. Ноги увязали в сугробах. Пройдя километр, Николай остановился; он давно уже расстегнул «молнию» на груди и снял шлем. От насквозь пропотевшей гимнастерки шел пар. Волосы на голове покрылись инеем, дыхание было учащенным. Даже тренированное сердце Гастелло с трудом справлялось с такой нагрузкой. Стоило Николаю немного постоять, как его охватил озноб. Он застегнул комбинезон, надел шлем и огляделся. Направо, в нескольких десятках шагов, виднелся небольшой овражек, почти доверху засыпанный снегом. На обратном его склоне Николай заметил углубление, словно по снегу протащили что-то тяжелое. Подойдя ближе, он увидел на дне овражка полузасыпанного снегом мальчика лет двенадцати, в коротеньком полушубке и мохнатой заячьей шапке. Он спал, лежа на спине, раскинув руки в красных вязаных рукавичках…

Через час Гастелло пришел к своему самолету, неся на руках мальчика: сам ребенок идти не мог. По всей видимости, у него была высокая температура: он бредил, а когда приходил в себя, говорил, что ушел, так как боялся, что будет беспокоиться мама.

От места стоянки до ближайшего села было не больше пяти километров — две минуты полета. Там была районная больница. Немного отдышавшись, Николай уже летел в село; на заднем сиденье, пристегнутый ремнями, сидел Коля Иволгин. Сдав больного ребенка врачам, Гастелло отправился в правление колхоза. Через несколько минут он был уже снова в воздухе — надо было показать трактористам дорогу к ребятам.

Домой прилетели в сумерки.

— Задание выполнил, все дети доставлены по домам, кроме одного, которого поместили в больницу, — доложил Гастелло командиру полка.

Вторая половина тридцатых годов породила целую серию блестящих достижений советской авиации. Редкий месяц проходил без того, чтобы в газетах не появлялись сообщения о новых мировых рекордах скорости, высоты, дальности, побитых нашими летчиками. Под руководством Туполева, Микояна, Лавочкина, Яковлева создавались новые, всё более совершенные самолеты, зачастую превосходящие подобные заграничные образцы. Советский Союз выходил в ряды крупнейших авиационных держав мира.

Все это не могло не радовать Гастелло, который с каждой новой победой нашей авиации все больше убеждался в правильности избранного им жизненного пути. Не могло не радовать его и появление у нас таких летчиков, как герои челюскинской эпопеи — первые герои Советского Союза: Молоков, Каманин, Водопьянов, Доронин, Ляпидевский, Леваневский и Слепнев, а также Громов, Коккинаки, Чкалов и многих других, имена которых чуть ли не ежедневно появлялись на страницах газет.

Однажды, это было в июне 1937 года, Николай пришел домой веселый, возбужденный, каким Аня его давно не видела.