Иван Сабило - Пробуждение

Склонив голову на грудь, слушал, как вдали грохотал гром. Дождь стихал, и лишь одинокие капли, сбегавшие с хвои, по-прежнему падали на голову и плечи. Он слышал их, слышал, как они позванивают, пробиваясь сквозь тяжелые лапы сосны. И видел солнце над лесом, готовое упасть за деревья, и себя, расставляющего палатку… Как это было давно. И было ли? Может быть, он всю жизнь простоял, привязанный к дереву?.. Нет, было, потому что он ел рыбные котлеты с батоном и поглядывал на часы — торопил стрелки к утру. Рядом лежали саперная лопата и завернутый в марлевую тряпку пистолет…

Дождь хлынул с новой силой. Шульгину казалось, что он стоит под водопадом. Намокшая кора стала скользкой. Ему удалось сдвинуть руки вниз и согнуть колени. Попробовал шевелить затекшими пальцами и не мог. Но теперь отдыхали ноги, это принесло облегчение.

За несколько часов, которые он простоял у дерева, вспомнил всю свою жизнь. Он еще не мог толково разобраться в ней, охватить ее целиком и лишь разглядывал отдельные куски, не связанные между собой ни местом, ни временем.

Он помнил себя не только в лесу, не только дома, но, казалось, когда его, Шульгина, еще не было на свете… Он жил среди разных людей — родители, сестра, соседи, учителя, ребята по школе. С ними можно было разговаривать, шутить, смеяться. Они в любую минуту могли прийти на помощь — только попроси. Но ему не нужно было просить, потому что они делали все, чтобы он ни в чем не нуждался. И он не задумывался, не понимал, какое это счастье — быть среди них, встречаться с ними каждый день, просто смотреть на них, как они ходят, работают, думают, разговаривают, молчат… Они были вечно, эти люди. И будут вечно… Но тут же, вблизи находились другие люди. Они затаились, он их не видел, и, пока не мешал им, они не обращали на него внимания. И вот наступило время — их пути пересеклись… Как просто они сделали свое дело — оставили его на смерть.

Шульгин недоумевал и возмущался. Он думал, что как-то мы, люди, все связаны между собой. И враги и друзья. И значит, каждый из нас не может жить отдельно от других. Друзей мы ищем, а враги сами находят нас… Может быть, и для дружбы, и для вражды есть свои законы и пути и нужно сначала встать на этот путь, чтобы он привел к друзьям или к врагам?..

Глотая слезы и капли дождя, ненавидя себя, он вспоминал, словно бы там, во вчерашнем дне, пытался найти хотя бы крохотную возможность для своего спасения.

… Утром проснулся и вышел из палатки. Солнечные струи били сквозь ветки. Он потянулся, глубоко вздохнул. Намочил ладони о росу и несколько раз шлепнул себя по щекам. Запрокинул голову и медленно поворачивался на месте. Верхушки сосен упирались в небо. Иногда в голубой просвет между кронами вплывала птица, и казалось, он смотрит не вверх в небо, а в глубину, и в этой колышущейся глубине живут крылатые рыбы с медлительным полетом.

Часы показывали семь. Он приложил их к уху — послушал и, убедившись, что ходят, застегнул на запястье.

Завтракал на пеньке посреди черничной поляны. Даже медведем себя представил, так это было приятно — никто не видел. Даже позавидовал медведю — столько у него тут всякого добра. Лег вниз лицом на руки. Земля пахла яблоками, свежими досками и чем-то еще, что не имело названия.

На руку что-то упало, будто мокрый лист. Открыл глаза и увидел крохотного светло-коричневого лягушонка. Тот таращил на него глаза — удивлялся, откуда здесь это чудовище — Шульгин.

У лягушонка был такой осмысленный взгляд, так внимательно следил он за глазами Шульгина, что тот не выдержал и сказал: «Привет! Как живешь?» И даже подождал, надеясь услышать: «Привет!»

Лягушонок дернулся, будто пожал плечами, а затем, как маленький танк, повернулся вокруг своей оси и махнул на целый метр в ягодник.

Шульгин снял палатку, уложил в рюкзак и двинулся по лесу, пристально вглядываясь в деревья. Он давно понял, что схема, которую забрал Достанко и которую он, Шульгин, помнил до мельчайших черточек, мало поможет. Оставалось надеяться только на удачу.

Все, кого он теперь вспоминал, словно бы расположились по обеим сторонам пути. Они желают ему успеха и ждут домой. Тут же он вспоминал школу, и что-то кололо в груди — там его одноклассники готовились к первым экзаменам…

Лишь изредка возникали в памяти слова Анатолия Дмитриевича о двух полицаях. И тогда он приостанавливался, озирался, а рука его сама лезла под рубаху и бралась за пистолет. Не заметив ничего подозрительного, он шел дальше и успокаивал себя: «Ну, кто тут может быть? Я ночью вышел из дома, утром сел в поезд — никто меня видеть не мог. Это я от страха думаю о полицаях…»