Иван Сабило - Пробуждение

Шульгин поднял лицо кверху, к небу. И только теперь почувствовал, что идет дождь. Капли попали в глаза — он заморгал и опустил голову. Все та же боль в перетянутых шнуром руках. Прикрученные наглухо к дереву, они затекли. В них медленно и тяжело толкался пульс — кровь старалась пробиться дальше по телу и не могла…

Прислушался. Верхушку терзал ветер, и дерево покачивалось, вздрагивало — он чувствовал это спиной.

«Я ничего не вижу, — подумал он. — Может, они что-нибудь сделали с лицом? Ослепили меня, а я не почувствовал?.. Нет, это было бы слишком больно, и я бы знал, что ослеп… Нужно было этих гадов… по одному, пока держал в руках пистолет. Даже когда сбили с ног, нужно было ногами их в рожу, головой в глаз… Где они сейчас? Уходят, убегают, гадюки. Дурак, дурак! Ведь знал же я, кто они. И ждал, надеялся. Как же можно было?..»

Впереди в темноте что-то зашуршало, зашумело, будто кто-то пробирался сквозь густой кустарник.

Шульгин затаил дыхание. Шорох раздался ближе, и он услышал шаги.

«Все, добивать идут», — мелькнуло в его сознании.

Напрягая зрение, вглядывался в темноту и вдруг заметил двигавшуюся гору. Это был лось — Шульгин скорее понял, чем увидел его. Даже расслышал частое тяжелое дыхание. Видно, лось долго скитался по лесу и устал.

— Подойди, милый, отвяжи меня, — попросил Шульгин.

Лось остановился, наклонил голову, но тут же прыгнул в сторону и, ломая кусты, помчался дальше.

Шульгин рванулся за ним и застонал от боли. Он дергался и рвался, пока боль не наполнила тело и голову тысячами раскаленных игл, а к горлу подступила тошнота. Чтобы ослабить боль, выпрямился, прижался к стволу. Руки немного сдвинул вниз, стало легче. Он охрип от крика и решил ждать рассвета, чтобы снова звать на помощь. Верил, что кто-нибудь утром обязательно услышит и спасет.

«Как же было с самого начала не понять, чем это кончится? — подумал он. — Что ж, хоть за это спасибо, объяснили… Но все-таки я жив, потому что слышу, как падают мне на лицо капли дождя. Мне больно стоять. Я чувствую, как живет мое тело. Вот и дерево раскачивается из стороны в сторону, будто хочет сдвинуться и пойти по лесу».

Он переступил с ноги на ногу и до крови закусил губу, пытаясь справиться с рыданиями. Не получилось. Тихо застонал и захлюпал носом, как ребенок. Он слушал, как высоко над головой по верхушкам деревьев ходят волны дождя.

«А эти клопы уйдут. Может, только на границе их остановят. Но не такие они болваны, чтобы не знать, куда идти и что делать. Если уж приехали к тайнику, то все продумали. Не то, что ты, олух… Как же не заметить было, что они следят?..»

Задрожал подбородок, а к глазам подступили слезы. Несколько минут медленно покачивал головой, ни о чем не думая, впадая в забывчивость. Он не жалел себя. Он был себе противен. И не мог себе простить, что пошел один.

Захотелось пить. Поднял голову и ловил редкие капли, пока не понял, что так не напиться.

Он думал о том, что эти двое были постоянно рядом с ним — в Ленинграде, в поезде, на автобусной станции.

«Они держали меня, как снайперы, на прицеле…»

Шульгин перебирал в памяти всех, кого встретил по дороге сюда, — три старухи с эмалированными ведрами, парни в студенческих куртках с эмблемами и еще какие-то люди без особых примет. Коренастого и молчуна среди них не было.

«Да если бы я и увидел каких-то подозрительных типов, разве это бы меня остановило? Но я бы догадался кому-нибудь сказать, что за мной следят. И тогда все было бы просто… А что касается дороги в автобусе, то, кроме веселого деда с петухом, и вспомнить некого. Такой художественный образ — век не забудешь».

На коленях у деда сидел красный петух и задумчиво поглядывал в окно то левым, то правым глазом. Дед смеялся беззубым ртом и через голову петуха рассказывал байки о том, как его Петя побеждал всех деревенских дворняжек. При этом он осторожно поглаживал шею и крылья мужественной птицы.

Было видно, что Пете нравились истории, в которых главным героем был он сам, а потому петух вытягивал шею и, раскрыв желтоватый клюв, орлом смотрел на пассажиров. Иногда его раздражало радио, по которому шофер объявлял остановки, и Петя нервным жестом приподнимал ногу с острой шпорой.

Одна старушка, в панамке дачного вида, обернулась и едко спросила у деда:

— Что ж вы с им-то в жару мотаетесь? Уж-то у вашего петуха своих делов мало?