Иван Сабило - Пробуждение

— Ну, брат, не ожидал! Оказывается, наш сын стал не только танцором, но и мыслителем!.. Как тебе понравился ответ? Ты запиши, а потом предложишь своей клиентке — доктору наук! Оказывается, наш сын начинает мужать. Это меня радует как отца, но тревожит как мужчину — не ранняя ли это капитуляция перед женщинами? Ведь всякое равенство — лишь исходная и не совсем прочная точка для перехода к новому неравенству. Мужчина, сознавая себя более действенным и значительным лицом в жизни, и требует от себя значительно больше, чем женщина. А если наступит равенство, не получится ли так, что в нем угаснет этот пламень и он снизит требовательность к себе?.. Пока мир несовершенен, он все еще требует подвигов. А подвиги в основном должны совершать мужчины… Позволь, мой друг, совершить очередной подвиг и вручить тебе получку. Не так уж много, но жить можно.

Мама стала считать деньги, которые принес отец.

Шульгин сказал:

— Спокойной ночи, — и отправился в свою комнату. Разделся и лег. Но спать не хотелось. Он слышал, как отец на кухне размешивал сахар в чайной кружке, как долго шумела в ванной вода. Затем по коридору прошлепали его домашние туфли, и закрылась дверь в комнату родителей. Из-за стены доносился их разговор.

— Плохо им там, — сказала мама. — Хозяин, у которого они снимают, когда перескандалит с женой, к ним спать идет. Ночует на полу… К нам они тоже не поедут. Нужно что-то думать, может, денег дать на кооператив?

— Дай им… С машиной потом… А теперь дай, пусть строятся.

— Так я и дам, — сказала мама. — Ой, даже к горлу что-то подступило от радости, что можем дать… Ты молодец у меня!

Шульгин почувствовал, как в груди сжалось какое-то колечко, стало трудно дышать, и он повернулся на бок.

«Спи, Серега, — сказал он себе и тут же снова лег на спину. Прислушался. Рядом на столе тикал будильник. По улице шел трамвай. Его ровный гул врывался в полуоткрытую форточку. — Как там Анатолий Дмитриевич? Спит уже, наверно, в больнице рано укладывают. Завтра пойду к нему, сам попросил… Но о чем толковать, когда сегодня он говорил неправду? И врачам тоже… Вечно скрытный, не то, что мой отец. Этот ничего не таит, радуется, когда есть возможность поговорить об училище, о пэтэушниках. Так было всегда, всю жизнь. И на работу к себе приглашал…»

Шульгин вспомнил учебно-производственные мастерские отца. Они находились рядом с железнодорожным депо, и в детстве Шульгин часто приезжал туда. Ученики-пэтэушники что-то пилили ножовками, сверлили, орудовали напильниками и постоянно бегали на улицу курить. Они и его приглашали с собой, но курить не давали, считали — мал для этого.

Жадно затягиваясь, тут же морщились и сплевывали, стараясь обязательно попасть длинным, как ракета, плевком в какой-нибудь предмет. Иногда спрашивали: «У тебя сеструха есть?» — «Есть», — отвечал Шульгин. «Симпатичная?» — «Я не разбираюсь…»

Ребята посмеивались и похлопывали его по плечам. Кто-нибудь не унимался: «А ты мог бы познакомить нас с нею?» — «Конечно, — говорил Шульгин. — Приходите, когда она из школы явится, сами и познакомитесь. Она всегда радуется, когда к ней приходят».

Они бросали окурки и возвращались к слесарным верстакам. Стучали молотками, скрипели рашпилями, и Шульгин, пока сам ничего не делал, морщился от резкого неприятного шума. Потом привыкал.

Отец ставил его за верстак с огромными черными тисками, в которые зажимал кусок железа. Вручал напильник и предлагал закруглить все острые углы. Он подставлял под его ноги толстую деревянную решетку, а то и две — чтоб было выше, — и уходил к своим ученикам.

Закруглить острый угол было не так-то просто, а Шульгин рьяно принимался за дело. Ему казалось, чем яростнее он будет скрипеть напильником, тем скорее подчинится металл. Но напильник скользил, соскакивал, угол не хотел закругляться, и Шульгин вскоре бросал и шел во двор. Здесь, под солнцем, среди листопада пахло железной дорогой, деловито чирикали воробьи — подчинялись всеобщей работе — и сновали слесари-ремонтники в пропитанных мазутом, словно стальных, комбинезонах.

— Эй, подмастерье, — говорил кто-нибудь из ребят, — ты когда вырастешь, кем будешь?

— Авиаконструктором, — произносил Шульгин давно заученное слово. (Когда-то у них в школе выступал авиаконструктор, и Шульгину понравились модели, которые он им показывал.)

— Хм… Там, наверно, без сопливых обходятся. А вот монтером эсцэбэ ты не хочешь?

— Я не знаю, что это, — говорил Шульгин, уже ожидая, что сейчас ребята грохнут от смеха.