Иван Сабило - Пробуждение

Она отвернулась к машине и тихо добавила:

— Сегодня в ателье Тонечка приходила. По-моему, у них не ладится. Надо будет им на кооперативную квартиру дать. Что это за жизнь в чужом доме?..

В дверь постучали. Вошел врач.

— Извините, — поклонился он маме и попросил Шульгина: — Молодой человек, помогите, а то нам трудно по лестнице…

Анатолий Дмитриевич, уже одетый, лежал на носилках. Правая рука с разжатыми пальцами касалась пола. Санитар поднял ее и положил на грудь. Рука медленно поползла обратно, но Анатолий Дмитриевич прижал ее к животу и не дал упасть.

Вынесли его осторожно, вкатили носилки в кузов, закрыли дверь. Машина пыхнула голубым дымком и скрылась за поворотом.

Шульгин с минуту постоял, размышляя, с какой скоростью мчится теперь санитарная машина и не подкидывает ли Анатолия Дмитриевича на ухабах.

«А все же, что хотел сказать Анатолий Дмитриевич? Еще никогда он не разговаривал так, как сегодня… Что-то же внутри у него колет, не дает покоя… И при чем тут пистолет?»

В прихожей стукнула дверь — пришел отец. Шульгин допил чай и явился поздороваться — утром отец уходил рано, и поэтому здоровались они всегда вечером.

Шульгин-старший на работе уставал. Там, с учащимися, он был не только мастером, педагогом, но еще и артистом — «иначе никто тебя и слушать не захочет». А когда возвращался домой, тяжело опускался на стул. Ему уже было трудно подняться, но веселый, слегка иронический тон по-прежнему сопровождал почти все его слова.

— Сосед заболел, — сказал Шульгин. — В больницу положили.

— Даже так? В какую?

— В Куйбышевскую.

Отец причесал перед зеркалом густые темные волосы, обнаружил и «выхватил» очередную сединку и поинтересовался:

— А чем занимается моя семья?

— У нас — важное событие: сын занялся хореографией, — сказала мама таким торжественным голосом, будто сына уже приняли в Большой театр. — Не знаю, как тебя, а меня это радует. Лет через десять станет знаменитым, и тогда мы с тобой поймем, что прожили не зря.

— Самый высокий на свете балерун, будет указано в афишах, — сказал отец. — И народ попрет, как в цирк.

— И самый лучший, — сказала мама.

— Да? — повернулся он к сыну. — Интересно, а сколько танцоры получают?

— Думаю, живут безбедно. Впрочем, может артистом и не станет, но зато урок общительности ему преподадут. Где есть девочки, там порядка больше.

«При чем тут «сколько получают»? — думал Шульгин и смотрел на отца. — И можно ли получать деньги за то, что я там увидел?»

— Один ты пытаешься утверждать, что все лучшее сосредоточено в мужчинах. Между прочим, у меня есть клиентка, доктор наук, так она говорит, что наступает новая эра. В ней главенствующее положение займет женщина — от семьи до правительства.

— Об этом что, уже в газетах писали?

— Не писали, так напишут.

— Вот когда напишут, тогда поверю. А пока передай своему доктору-клиентке, что ей учиться пора. Пусть поступает к нам в училище — мы ей такую профессию присвоим, что от нее наконец толк будет, и никакого вреда.

— Хорошо, я передам ей твое приглашение.

Шульгин с улыбкой слушал родителей. Он не впервые присутствовал при таких разговорах. Иногда они продолжались довольно долго, а кончались всегда тем, что папа театрально целовал маме руку и спрашивал:

— Ну, где твои хваленые женщины в истории? Назови хотя бы одну! В науке, искусстве, архитектуре? Объясняю: все лучшее, что создано в мире, создано умом и руками мужчин. И никакого равноправия в этом никогда не было и не будет. И теперь женщины только участвуют в делах мужчин… Принимают участие, ты понимаешь разницу? А делают все по-прежнему мужчины. Но ты права — они равны.

— В зарплате, что ли?

— Нет. Женщина дает жизнь творцам!

— Ох, и оратором ты стал в своем пэ-тэ-у…

— А что по этому поводу мыслит наш сын? — спросил папа и взглянул на Шульгина. По его игривому тону и улыбке можно было догадаться, что он желает, чтобы Сережа принял сторону отца.

Сегодня этот разговор насторожил Шульгина. Он слушал и вспоминал Витковскую. «Кто из нас важнее — я или она? А кто совершеннее?..»

— Нелепо это — определять, кто важнее — мужчина или женщина. Просто и те и другие — люди. И в каждом отдельном случае они сами разберутся, кому нужно больше власти, а кому — меньше.

Родители выслушали сына, посмотрели друг на друга и долго молчали. Потом отец сказал: