Валентина Путилина - Журавка. Радугань

— Ну и самовар! — засмеялись все. — Такой чай никому не понравится, когда и каша и щи вместе варятся.

Бабушка Анисья подсыпала углей в самовар. Он запел еще усерднее, и все с удовольствием пили чай из поющего самовара с вареньем и медом. Только бабушке Анисье не было времени спокойно посидеть за столом. Суетится она, гостей угощает: то варенья принесет, то пирогов. Потом вспомнила — Чернушку с Горемычным надо покормить.

— Посиди, бабушка, — просит Алеша. — Все-то у тебя дела, отдохнуть некогда. Я сам все сделаю, а ты чай пей.

И пообещал:

— Вот закончу ученье, возьму я тебя, бабушка, к себе. Жалеть буду, делать ничего не позволю. Будешь лежать целый день, отдыхать.

Бабушка Анисья укоризненно посмотрела на него и сказала:

— Да нешто враг ты мне, Алешенька, чтобы меня без дела оставить?

— Я же хочу, чтоб отдыхала ты, — удивился Алеша, — добра желаю.

А бабушка Анисья на это только улыбнулась:

— Такое добро злом обернется. Вот послушай. Говорят, жила в нашей деревне старуха с сыном. Работала много, и хоть уморится сильно, а весело ей было. И тут вздумалось невестке вроде как пожалеть старуху. Возьмется та хату подметать, а невестка заботливо кидается к ней, приговаривает:

— Что ты, маменька, я сама. А ты полежи, отдохни!..

Выхватит из рук веник и хату сама выметет.

— Ладно, — говорит старуха, — пойду тогда водицы ведро принесу. Не трудно мне.

— Как же мне перед соседями стыдно будет, если ты, маменька, воды сама принесешь! Я сбегаю.

И принесет на виду у всех соседок. А соседям мила невесткина забота о матери. Радуются, что говорит она с ней ласково и предупредительно, печется о ней — делать ничего не заставляет. Даже обед сама готовила. Приготовит щи наваристые, вкусные и скажет уважительно так:

— Ешь на здоровье, маменька.

Да только хоть и вкусна была невесткина еда, а свекровь стала жаловаться на свое здоровье. Не пьет она, не ест, неведомо отчего затосковала, помирать приготовилась.

Невестка в голос причитает:

— Ой, маменька, скажи, чего желаешь ты перед смертью? Все я выполню.

А свекровь в ответ:

— Желаю я, чтобы позволила ты мне двор подмести, грядки в огороде желаю выполоть да еще обед приготовить.

Невестка не посмела отказать ей. Встала свекровь, двор метелкой подмела, щи сварила, как варила до невесткиного запрета — всем на удовольствие. И грядки с огурцами выполола. Сразу поздоровела свекровь. И уже не ходила она — рысью бегала. А невестка на нее злобилась за то, что не исполнилась ее задумка. Задумала она свекровь извести. Она-то понимала, что нет для свекрови хуже остаться без дела. Без дела она в тепле и холе померла бы.

Всю жизнь мне рассказ этот помнится, — закончила бабушка Анисья, — потому что я бы тоже не прожила долго без дела, без заботы.

— Это верно, — подтвердил дед Ведун, — нам без дела не жизнь.

Помолчали. Еще слышней стало, как распевает свои песни самовар.

— Бабушка, спой мою любимую песню, — попросил Алеша.

Он любил слушать, как поет бабушка. Все любили ее слушать: она хорошо пела.

Бабушка Анисья даже глаза закрыла, вся в песне душой была, и раскачивалась чуть-чуть в такт песне. Всем немного грустно стало от задушевной песни, но слушать ее хотелось долго-долго, и каждый думал, мечтал при этом о чем-то своем. Потому что у каждого есть своя мечта. Ярошка мечтал найти цветок радуганский и принести его своей маме — Даренке. Дед Ведун сказал, что этот цветок от тоски-грусти излечивает, а не только открывает тайны природы. А Ярошке хотелось видеть маму веселой. У Алеши — своя мечта. Он мечтает путешествовать по неведомым землям, открывать неоткрытое. Даренка мечтала о другом. Ей хотелось, чтоб на всей земле цвели розы. А вот бабушке Анисье виделись брянские леса и село Добрыничи, где она жила раньше. Бабушка Анисья допела песню и сказала вслух о своей мечте:

— Мне бы тоже найти какой-нибудь цветок-радугань, про который дед Ведун говорил. Или такую незабудку, чтобы наяву все прошлое повидать.

Вот закрываю я глаза, и сразу видятся мне картины всякие. Больше всего весна ранняя. Наверное, оттого, что здесь она совсем другая. Видится мне: едем мы на санях в половодье, снег не совсем стаял, вода кругом. Серые тучи невеселые повисли. Из разливов-заливов тополя островками-башенками высятся. А на них темнеют первые грачи. Едем, едем, то медленно, то рысцой.

«Но-о-о! Но! — покрикивает на лошадь отец. — Да иди ж! Поторапливайся!»