Валентина Путилина: Журавка. Радугань

Антоша вытащил большую карточку и сказал:

— Вот мама. Только она здесь не смеется.

На карточке было много народу. Егорыч так и замер.

— Антоша, — засуетился он. — Читай, что наверху написано.

— Я не умею читать, не все буквы знаю.

— Тут написано, — волновался Егорыч, — гляди, что: «Доброводский совхоз». И я вон там, в переднем ряду сижу. Гляди.

Весной было у нас совещание в Доброводске, — торопился рассказать Егорыч. — Про лес мы говорили, про сельское хозяйство. А после совещания все стали сниматься. «Уважь, — говорят, — снимись с нами». Я и уважил народ. Мне еще тогда карточку подарили. Вот висит. — Егорыч снял со стены карточку, такую же, как в Антошином альбоме. Только она была в рамке с фигурками птиц и зверей.

— Ты узнал мою маму? — переспрашивал Антоша. — Узнал? Теперь ты найдешь ее?

— Найду, — пообещал Егорыч. — Обязательно найду.

Антоша собрал карточки, сложил в альбом и спрятал его в сумку. И только одну карточку не захотел прятать. Ту, на которой радостно смеялась солнечная мама. Он поставил ее на окно вместе с любимыми оловянными солдатиками.

В обед к Егорычу пришли Наталья и Митя. Жили они неподалеку, в лесном поселке Кудеяре. Мите двенадцатый год, а по виду все пятнадцать дают. Ростом высок, в деда, и глаза дедовские — синие, добрые.

— И в кого вы такие богатыри уродились, под каким солнцем росли? — завидовали все Егорычу. А он посмеивался только в ответ. От природы, мол, все дается, от земли родимой да от воздуха лесного. В дружбе с ними жить надо, от них вся сила и здоровье.

Наталья даже руками всплеснула, когда увидела Антошу.

— Батюшки! Тощенький-то какой. Журавка, да и все. Сущий Журавка.

— А сама-то велика? — заступился Егорыч за Антошу. — Сама тоньше тростиночки.

Она и вправду что тростиночка рядом с отцом: маленькая, худенькая. Только лицом похожа на него. Такая же светлая и синеглазая.

— Ничего, — ласково сказал Егорыч, — выправится наш Журавка на лесном воздухе, расправит крылышки. Митрия догонит.

Митя снисходительно улыбнулся и ничего не сказал. Он был занят: Сластену и Ворчуна кормил чем-то вкусным. Выдры любили вкусное, как маленькие дети. Особенно Сластена была лакомкой, за это и имя свое получила.

Антоша с удовольствием смотрел, как весело ели выдры, и, неожиданно расхрабрившись, заговорил с Митей:

— Смешные они!

— Веселые, — похвалил Митя зверят и сказал: — Пошли на Синезерку. Пусть они покупаются. Они любят купаться.

И распорядился:

— Ты Сластену бери, она поменьше и спокойная. А я Ворчуна возьму. Он страсть бедовый и недовольный всегда.

Сластена оказалась ласковой. Спокойно сидела на руках. И Антоша скоро перестал ее бояться, даже разговаривал с ней.

Синезерка — рядом. Неслышно течет. Сквозь заросли по тропинке спуститься к ней, а там полянка. Бегай себе, играй в догонялки.

Сластена и Ворчун сразу в воду нырнули. Барахтаются, от удовольствия фыркают. Рыбешку выуживают. Хоть и сыты, да свежей рыбой всегда не прочь полакомиться.

— Эй, Журавка, — позвал Митя Антошу, — сюда иди, за деревом спрячемся. Пусть они нас ищут.

Выдры сначала не заметили, что на берегу нет никого. Потом насторожились. Выбрались из воды, бегут — брюшко по земле волочится. Ну где же вы, люди? Без вас страшно и скучно очень. И вдруг разом закричали тоненько, испуганно. До тех пор кричали, пока не выскочили к ним Митя с Антошей.

Ворчун не сразу успокоился. Придумали, мол, прятаться в лесу, до смерти напугали. Он все ворчал сердито, наверное, грозился Егорычу пожаловаться.

А Егорыча дома не было. Он ушел с Натальей в Доброводск узнать об Ольге Петровне. Вдруг отыщется? Он так и сказал Антоше, когда уходил: «Пойдем с Натальей искать твою маманьку. А ты жди, не скучай тут».

На Синезерке Антоша и не скучал. А как в сторожку вернулся, сразу стало ему грустно без Егорыча и без мамы.

Сластена и Ворчун задремали в своем уголке. Молчал Антоша, все ждал Егорыча.

А Митя запел свою любимую песню про бойца, который погиб за свободу. Начал он ее тихо, будто издалека, потом все громче и громче, и мужественная песня улетала в лес, за речку Синезерку. У Мити был звучный голос, а потом голос дрогнул. И уже совсем тихо и печально звучали слова бойца:

Антоша заволновался, на глазах показались слезы. Он жалел молодого бойца. И жалко было Митю, у которого голос стал совсем грустным.