Даниэль Пеннак - Камо. Агентство «Вавилон»

Я дал Рейналю выговориться — рассказывал он хорошо, с истинной страстью. Потом спросил:

— А кто тебе дал список этого агентства?

— Приятель, он переписывается с одной русской. Он в выпускном классе, на отделении философии.

Философ жил на улице Брока. Звали его Франклин Рист. Шестнадцати- или семнадцатилетний, с солидным баском и изысканными манерами, но под внешним спокойствием — Ниагарский водопад страстей. Он переписывался с некоей Неточкой Незвановой, от которой получал письма, проштампованные в середине прошлого века в Санкт-Петербурге, Россия. Неточка жила с отчимом, скрипачом, который больше налегал на водку, чем на скрипку, и винил весь мир в своем падении. Она страдала, эта Неточка, так страдала, что слезы, настоящие слезы катились по лицу философа Франклина.

— Я ее люблю, понимаешь?

— Но, господи, Франклин, ЕЕ ЖЕ НЕТ В ЖИВЫХ!

— Ну и что? Сразу видно, ты понятия не имеешь, что это значит — любить.

Этот самый философ услышал об агентстве от одной своей одноклассницы, Вероники, которая переписывалась с Йестой Берлингом, шведом, бывшим пастором, лишенным сана за пьянство в тысяча восемьсот каком-то году. Йеста Берлинг безумствовал напропалую в снежных просторах Вермланда, преследуемый волками, с ватагой таких же отщепенцев, волокит и гуляк вроде него, забубенных обжор и выпивох.

«Но я знаю, дорогая Вероника, что вы — та, кого я ищу среди этого бешеного разгула, ищу всю жизнь».

«А я всю жизнь вас-то и ждала», — отвечала Вероника.

«Как печально, что мы не из одного века!»

«О да, вот не повезло!»

«По крайней мере мы знаем, что были созданы друг для друга…»

В таком вот роде переписка. И Вероника, склонившись ко мне с выражением какого-то странного, немного насмешливого счастья, говорила:

— Тебе это все непонятно, любовь, да? Маленький ты еще…

Так, от одного к другому, я отыскал их с дюжину — мальчиков и девочек: все абоненты агентства «Вавилон», все общаются с прошлым — и на всех языках! Все где-то там, далеко.

Сплошные Камо, почище самого Камо…

Пока я не сказал себе: «Нет! No! Хватит! Basta! Es reicht! Stop it! Больше так продолжаться не может!»

Sick frog! (И sick на всю голову, причем сильнее, чем ты думаешь!)

Не радуйся зря, Камо, это не Кэти твоя пишет, а всего лишь я. Приходится писать, раз с тобой невозможно разговаривать. Кстати о твоей Кэти, должен сказать, что я ее видел. И тебе покажу, как только ты этого пожелаешь. На нее стоит посмотреть, можешь мне поверить.

С приветом,

Я.

Я знал, что на это письмо Камо должен отреагировать. Я был в этом уверен, потому что послал его в одном из конвертов, какими пользовалась Кэтрин Эрншо. С той же восковой печатью, с тем же штемпелем, и адрес написан тем же почерком, гусиным пером!

Он и в самом деле отреагировал на следующий же день, прижав меня к вешалкам около кабинета математики.

— Не знаю, что ты такое сделал и как ты это сделал, но ты совершил ба-альшую ошибку!

Он заломил мне руку, а локтем припечатал к стене. Зажатый между двумя вешалками, я вынужден был смотреть ему в лицо.

— Нельзя будить человека, который видит сны, он может быть опасен!

Он шипел сквозь зубы, и в глазах у него мерцал огонек самого настоящего безумия. Только появление месье Арена меня и спасло.

— Сначала математика, молодые люди, убивать друг друга будете потом.

Сославшись на головную боль, я отпросился с математики минут за десять до конца урока и удрал из коллежа через черный ход. Нырнул в метро и часа два хоронился под Парижем, стараясь сбить со следа Камо, который мерещился мне повсюду, хотя на самом деле его не было. Прыжок в вагон за полсекунды до того, как двери закроются, на платформу с еще не остановившегося поезда, гулкий бег по переходам, неожиданные смены направления и страх, самый настоящий. Пока не пробился беззвучный внутренний смешок — надо же когда-то и успокоиться.

Было уже темным-темно, когда я нашаривал выключатель в своем подъезде… И нашарил чью-то руку.

Мороз по коже.

Загорелась лампочка. Передо мной стоял Камо.

— Так ты покажешь мне Кэти?