Даниэль Пеннак - Плоды страсти

Как хотелось бы предвидеть в жизни то, что должно с тобой произойти – по крайней мере, в ближайшем будущем. А то как-то слишком быстро все решается. Мне ни в коем случае не следовало приглашать этого субъекта к себе домой на ужин. Уж очень быстро я сдался, за что потом пришлось платить по полной программе. Надо, правда, сказать, давление на меня было оказано огромнейшее. Все племя Малоссенов (кстати, забыл представиться тем читателям, которым мое имя пока неизвестно: Бенжамен Малоссен) ополчилось на меня, все – каждый на свой лад – пытались убедить меня принять решение, от чего я отпирался ногами и руками. На меня обрушилась вся огневая мощь моих родственничков.

– Как?! – орал мой братик Жереми. – Тереза влюблена, а ты даже краем глаза не хочешь взглянуть на ее парня?

– Я этого не говорил.

Эстафету подхватила моя сестричка Лауна:

– Тереза встречает мужчину, который заинтересовался ею, – поразительное явление, столь же невероятное, как и тюльпан, выросший на Марсе, – а тебе на это наплевать?

– Я не говорил, что мне на это наплевать.

– Неужели тебе ни чуточки не любопытно, Бенжамен?

Это уже раздался бархатный голосок моей другой сестрички – Клары…

– Ты знаешь хотя бы, чем занимается в жизни дружок Терезы? – встрял в разговор Малыш, один из наших младшеньких, сверкая глазами за своими розовыми очками.

Нет, мне не было известно, чем он занимается в жизни.

– Сказками!

– Сказками?

– Да, Тереза так и сказала: он занимается сказками!

Не пустить на порог скобяной лавки, служившей нам домом, сказочника означало до основания разрушить систему ценностей Малыша. Кроме нашей семьи и наших друзей, включая таких известных рассказчиков, как Лусса с берегов Казаманса, Тео, старик Риссон, Клеман Клеман, Тянь, Ясмина или Сису-Снежок, Малыш больше никого и не знал с момента своего рождения.

– Это правда, – спросил я позднее у Жюли, своей подруги жизни, – что этот терезофил – сказочник?

– Сказочник или владелец автомастерской, – ответила Жюли, – рано или поздно тебе придется через это пройти. Так что лучше займись организацией ужина.

Мамаша, как обычно, где-то вдали от нас переживала очередной любовный роман. Радостную весть она узнала около десяти утра по телефону: судя по подозрительному хрусту гренок, раздававшемуся у меня в трубке, она, должно быть, разговаривала прямо в постели, где уже стоял поднос с завтраком. И она повторила то, что обычно говорила каждый раз, когда одна из ее дочек теряла голову от любви.

– Тереза влюбилась? Да ведь это же прекрасно! Я желаю ей быть такой же счастливой в любви, как и я!

И бросила трубку.

В вопросах о женщинах бесполезно полагаться на мужчин. Я лишь проформы ради посоветовался на этот счет с дружками. Хадуш, Мо и Симон, как и положено, были единодушны во мнении:

– Ты всегда тяжело переживал известие о том, что та или другая твоя сестренка втрескалась в какого-нибудь оболтуса. Будь твоя власть, ты никогда бы не отпустил их от себя, это в тебе говорит твой «средиземноморский», как вы, французы, любите выражаться, характер.

Что касается старика Амара, то он воспринял новость совершенно спокойно, как истинный фаталист:

– Инш Аллах, сынок, чего хочет женщина, того хочет Бог. Ясмина возжелала меня, потому что Бог возжелал, чтобы я возжелал Ясмину. Понимаешь? Надо иметь душу такую же широкую и открытую, как сердце Всевышнего.

Я вновь подумал о Стожиле. Какой совет дал бы мне старина Стожилкович по ходу нашей очередной партии в шахматы, если бы не скончался столь скоропостижно? Наверное, точно такой же, как и Жюли, когда у нее внутри вдруг заполыхало желание иметь свое потомство:

– Пусть Тереза делает то, что хочет.

Ответ, весьма близкий к онтологической лаконичности равви Разона:

– Человеческий род держится на решении женщины, Бенжамен. Даже Гитлер ничего не мог с этим поделать.

Это же подтвердила мне и Жервеза – вторая мать моего сына, дублерша Жюли – святая душа, посвятившая свою жизнь искуплению грехов продажных женщин в тихом уголке на улице Аббесс. Я отправился к ней на консультацию в детский садик, который она открыла для детишек проституток, работавших в этом районе. Когда я очутился среди незаконнорожденной братвы, возившейся вокруг Жервезы, меня тотчас же окутал запах кисловатого молока и еще тот специфический запах, что может исходить только от нежной кожи грудных младенцев. Жервеза возвышалась над этой галдящей бандой, словно памятник материнству.