Алексей Осипов - По волчьему следу

Володя вскинул ружье, но услышал Колькин крик. Оглянулся: заяц на него катит. И зайца упустить жалко, и ястреба двухэтажного! Раздумывать некогда! Володя выстрелил в небо. Ястреб и не вздрогнул. Он даже крыльями стал махать реже. Володя снова зарядил ружье, выстрелил второй раз. Ястреб сделал плавный разворот и спокойно начал спускаться по наклонной линии. На земле опустил птицу, со злости и досады клюнул ее в затылок, взмахнул крыльями и взмыл в воздух. Опомнившись, птица-путешественница вскочила на кочку и тоненьким, срывающимся голосом закричала: «Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!»

Это был совсем еще молоденький петушок, почти цыпленок. Подбежали ребята, взяли куренка, понесли на птицеферму.

Вокруг птичника — ни одной курочки. Вся живность прижалась к забору, попряталась в помещение. Пустили ребята путешественника на землю.

Постоял он с минуту, как бы раздумывая, с чего жизнь начать, захлопал крыльями и к курам бросился. Навстречу ему вышел большой рыжий петух и, внимательно осмотрев его, что-то торопливо стал объяснять курам. Колька его речь перевел так: «Откуда ты взялся? Мы же видели, как тебя схватил ястреб, а из его когтей живым еще никто не вырывался».

Куры настороженно слушали и, когда храбрый петух кончил говорить, дружно закричали: «Тут что-то не то! Тут что-то не то! Тах-тах-тах-нет, тах-тах-нет!»

К какой стайке ни подбежит куренок — все от него в разные стороны разлетаются. Шатаясь, он подошел к корыту, полил водички, склевал зернышко и сел посреди двора подремать на солнышке.

— Теперь пойдем в лес, — сказал Володя, спокойный за судьбу петушка.

Колька очень любил соловьев. Забравшись в кусты, он мог часами сидеть неподвижно и слушать их звонкие переливы. Да еще не всякого он станет слушать. Подкрадется к иному, послушает минутку, встанет и сам по-соловьиному засвистит, да так громко, так красиво, что не сразу от настоящего соловья отличишь. Ухмыльнется: «Молод еще, поучись маленько и прилетай на будущий год, а я пойду отца твоего послушаю, он над прудом поселился…»

Но в эту весну Кольке не повезло.

Пошли ребята в лес: подснежников набрать, на говорливые ручейки посмотреть, за прилетевшими птичками понаблюдать. Воздух влажный, хмельной. Под ногами звенит, бисером на солнышке рассыпается синяя ледяная корка. Шагают ребята по лесу, настроение бодрое, приподнятое. Хочется сделать что-то особое, отличительное, а что — они и сами пока не знают. Разные сыплются предложения: набрать под листьями яблок-кислиц, разуться и желтую полянку босиком проскочить, сходить к норам, где лисы и еноты живут. От ребячьего гвалта все сороки разлетелись, все маленькие пичужки попрятались. Проходя мимо дуба-великана, кто-то предложил в честь наступающей весны забраться на его макушку. Забраться на дуб — дело нехитрое, пустячное: все там и не по одному разу бывали. На сей раз договорились спускаться не по стволу, а, как белки, прыгать с одного сука на другой.

Затея, конечно, неумная, это все понимали, но оказаться перед товарищами трусом, попасть на острый язык мальчишек никому не хотелось.

Первым забрался на дуб Колька.

Интересно смотреть на лес с высоты. Осины кажутся маленькими и тонкими, а березы щетинятся вениками, словно тучи разметать приготовились. Колька послал ребятам привет, солнцу помахал шапкой и стал спускаться. Ноги слегка дрожали, сердце и тело будто холодной водой окатывали. Ребята, задрав головы, наперебой, как грачи, кричали:

— Не трусь, Колька, не трусь!

— Что, страшно?

— Боишься ползти по стволу?

«Рядом с землей — и страшно! Как же парашютисты?» — думал Колька, ловко перескакивая с одного сука на другой.

— Так! Так! Смелей! — подбадривали мальчишки.

— Смотри, как кошка, прыгает, — с восхищением сказал маленький Сережа, который всегда сопровождал ребят в походах.

Опьяненный успехом, Колька забыл об опасности. Не посмотрел внимательно и схватился за сухой сук. Сообразил, что надо немедленно искать другой, более надежный, но ветка хрустнула, тело обдало жаром, закололо в ушах и, ломая сучья, шурша желтой неопавшей листвой, Колька полетел вниз…

Больше он ничего не помнил. Очнулся на вторые сутки в больнице. По телу будто трактором проехали: все до единой косточки болят, а на правую ногу гипс наложили, и стала она толстой, как бревно. Недели через две молодой хирург с крупными маслянистыми глазами спросил: