Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Терпение Татьяны лопнуло, она тряхнула Димку:

— А ну, сиди!

И они улетели. А на воде еще крутились маленькие водовороты и качались разные плавающие предметы.

Всех оставшихся — маму Алю, Леся и Вяча — Лев-Лев и Мосолов переправили в лодке на опушку поваленного леса. Там, на суходоле, разожгли костер, обсушились. Мальчишки разведали воду, принесли чистую, прозрачную из родника, кругом стояла мутная. Дед связал по две — четыре молодых, выстоявших сосенки, Мосолов положил сверху жердину. Велели мальчикам тащить елового лапника, накрывать кровлю и выстилать пол, готовить ночевку.

А сами мужчины уже отталкивали от берега лодку.

Мама Аля с берега напоминала:

— Веревки взяли?

— Взяли.

— В бельевой, если что уцелело, досками окно забейте, не то двинется вода, белье в море утащит.

— Забьем, Аля, забьем.

— Сделаем, товарищ начальник.

Щен на берегу нервно взлаивал. Шерсть на загривке встала.

— Почему на своих лаешь? Пустолайка!

Но Щен не был пустолайкой.

Нет, Щен не был пустолайкой. Уже изрядно уйдя от берега, посреди большой воды они услышали тонкое, безнадежное мяуканье. На доске, поджав под себя лапы, плыла грустная кошка.

— Васса, — приветствовал ее Лев-Лев. — Сейчас, бедняга, мы тебя эвакуируем. Подгребай, Иван.

— Кошка для надувной лодки не пассажир. Выпустит когти — из судна дух вон.

Лев-Лев возмутился:

— Странно рассуждаешь. Вода тронется, кошку утащит в море. Возьму ее на руки.

Васса глядела ошалелыми от страха глазами, прижимала уши и шипела.

— Ее спасают, а она еще ругается, — ворчал Мосолов.

Рука изловчилась, ухватила кошку за пушистый загривок, пронесла над водой. Васса высвободила когтистую лапу и ударила Льва-Льва по уху. Он зажал лапу локтем, она выпростала вторую.

— Киса, будь человеком, — уговаривал Лев-Лев, отцепляя от рубашки железные когти.

— Сунь ее на крышу коттеджа.

— Вечно ты споришь, — сказал Лев-Лев, будто с их последнего спора не прошло трех десятилетий. — От взрывной волны у нее может сделаться инфаркт.

— Высадим ее на гору, черт с ней.

— Не учитываешь перспективы, — возразил Лев-Лев. — Она там одичает, от нее пойдет род диких кошек, а вблизи детские учреждения.

Жилистый, изворачивающийся жгут…

— Или я, или эта рыжая дура, — рассердился Мосолов.

— Ладно, — согласился Лев-Лев, — временно тут пристрою, потом отвезем на берег, к нашим.

Меж изломанных рам лодка пересекла границу затопленных подоконников. Тут в столовой плавали стулья и столы. Намокший плакат призывал: «Мойте руки перед едой!» Васса с плеча Льва-Льва сиганула на полку, принялась облизывать лапы.

— Грамотная, чертяка, — рассмеялся Мосолов.

Загнали плавающее стадо столов и стульев в угол, привязали к колоннам. В кухне выловили баки и чайники. В коттеджах, в спальнях выуживали подушки, укрепляли тумбочки. В живом уголке обнаружили ежа, зарывшегося в книги, и двух волнистых попугаев в клетке, захватили с собой. Вернулись за Вассой.

— И не воображай, — сказал Лев-Лев, снимая ее с полки, откуда она следила за попугаями бешеными глазами.

Лодка взяла курс к опушке лежачего леса.

На берегу стояли мальчики с охапками хвороста и Щен.

— Где мама? — Лев-Лев отдал им клетку и ежа, увязанного в носовой платок, сквозь ткань торчали иглы.

Васса молнией вылетела на берег.

— К роднику пошла мама Аля, — ответил Лесь. Он глядел вслед кошке, радуясь, что нашлась.

— Велела нам обед варить, — сказал Вяч.

Мужчины опустились на еловый лапник у костра. В углях костра шевелились тени, постреливали языки пламени. Хвойные иглы раскалились, образовав огненную пещеру, в нее обрушилась обугленная коряга.

«Похоже на войну, как в кино», — подумал Лесь.

И Дед тоже глядел в огонь. Сказал:

— Больно знать, что где-то опять летят бомбы, рушатся дома, гибнут жизни. Мы, воевавшие в той войне, думали, что она последняя. Помнишь, Ванюшка? — По его запавшим щекам пролегли глубокие складки.

— Да, помню.

Лев-Лев снял очки, устало провел рукой по глазам.

И Мосолов подумал: «Что-то детское в его взгляде, незащищенное и нежное».

Лесь поднял голову, поглядел на Льва-Льва. Дед накрыл его руку своей.

«Чем-то они похожи с этим пареньком, — подумал Мосолов. — Хотя Лесь светлоголовый, русый, ладненький. А наш Левка всегда был лохматый, угловатый. А может, душевной мягкостью и схожи? Очень мне симпатичен этот мальчуган. — Мосолов глядел, как теплые отблески костра мечутся по худенькому, вдумчивому лицу Леся, по мальчишеской тонкой шее. — Внук нашей Вари…»