Александр Неверов - Ташкент - город хлебный (с илл.)

- Эх, дурак, дурак!..

Широко разрумянилось небо за станцией, и тоска Мишкина, как перед смертью, ущемила ему разболевшееся сердце. Хотел он заплакать от досады, дернуть себя за волосы, но из депо, попыхивая трубой, весело вышел отдохнувший паровоз, громко вскрикнул в утренней тишине, и сердце Мишкино запрыгало воробьем:

- Идет, миленький, идет!

Отбежал в сторону Мишка, чтобы колесами не задавило, а в окошечко из паровозной будки товарищ Кондратьев глядит и в зубах у него вчерашняя трубочка. Увидал он Мишку, крикнул чего-то, но Мишка не расслышал, побежал по шпалам за паровозом. Обернулся паровоз назад, стал пятиться к вагонам, стукнул их, остановился. Опять товарищ Кондратьев крикнул Мишке, шмыгающему носом:

- Ну, Михаила, едем?

Сразу зачесалось все тело у Мишки, а слова, какие сказать, - не найдет. Поправил картуз, поскоблил шею, громко ответил:

- Я всю ночь не спал!

Засмеялся товарищ Кондратьев.

- Ты молодец, я знаю. Лезь скорее, а то один уеду.

В это время Мишка был самый счастливый человек на всем свете.

Опять, как на прежних станциях, бегали мужики, бабы, кричали, плакали, просили посадить, а он спокойно сидел в уголке на полу, да не где-нибудь, а на паровозе, и не просто сидел, а все время улыбался. Вспомнил Сережку с Трофимом, подумал:

- Вот бы когда показаться им!

Повернул товарищ Кондратьев рычажок, - медленно пошли назад станционные постройки. Не вытерпел Мишка, вылез из уголка и, довольный, веселый и гордый, выглянул в узенькую дверь: увидал двоих мужиков, бегущих вдоль паровоза, бабу с ребенком, красноармейца с ружьем, услыхал плач…

Еще быстрее побежали назад фонари, деревья, старые вагоны без колес, пеленки на вагонах, дрова, телеги, доски - в лицо глянула веселая, голубая степь. Потянулись озера в зеленых камышах, светлые реки (арыки), опять широкая степь, опять зеленые камыши, горы, камни, песок. Глядел Мишка жадными заблестевшими глазами и в мыслях своих горячо благодарил товарища Кондратьева, который везет его будто сына. А товарищ Кондратьев, чувствуя Мишкину радость по блестевшим глазам, спрашивал нарочно:

- Ну, Михаила, как наши дела?

- Помаленьку!

- Скоро в Ташкент приедем!

- Сколько дней еще?

- Не будет остановок больших - день да ночь, а утром там…

Хотел сказать Мишка хорошее слово, чтобы понял товарищ Кондратьев, как Мишка благодарен ему, но слова такого не было на Мишкином языке, только глаза блестели, полные любви и преданности. Съел он оставшийся кусочек, не наелся, но тут же подумал:

- Ладно, терпеть буду…

К вечеру товарищ Кондратьев спросил:

- Шибко хочешь есть, Михайла?

Стыдно было лезть Мишке в глаза хорошему человеку, и он твердо сказал:

- Вы сами ешьте, разве мне напасешься?

А товарищ Кондратьев опять:

- Ничего, Михайла, сделаемся! На, вот корочку, поломай об нее зубы, они у тебя молодые. Зубами не возьмешь - в воде размочи…

Не видел Кондратьев Мишкиных глаз, любящих и преданных, только голос дрогнувший услыхал:

- Благодарим покорно, дяденька!

Размякла корочка сухая в горячей воде, размякло и Мишкино сердце от большого взволновавшего чувства. Съел он корочку, выпил горячую воду и, протягивая Кондратьеву складной непроданный ножик, дрогнувшим голосом сказал:

- Возьмите мой подарочек, за ваше снисхождение!

И у Кондратьева голос дрогнул:

- Зачем мне?

- Везете вы меня, жалеете.

- Спасибо, Миша, положи в карман.

Но так горячо упрашивал Мишка, так ласково блестели у него глаза - отказаться было нельзя. Взял Кондратьев большой деревенский ножик с дырочкой в рукоятке, повесил за веревочку на один палец, помотал, улыбнулся и, высунувшись головой в окно, долго смотрел в лиловую вечернюю степь добрыми, смеющимися глазами.

Спал Мишка в эту ночь хорошо и спокойно. Во сне видел мать, Яшку с Федькой, лопатинских мужиков с бабами. Мать ему истопила баню, подошла будто к кровати, тихонько сказала:

- Спишь или нет, Миша? Сходи, сынок, помойся после дороги, вот я и рубашку припасла тебе…

Вымылся Мишка, даже попарился веником - очень уж натомилось тело за долгий путь, - пришел из бани большим, неузнаваемым. Сел за стол на переднюю лавку, начал рассказывать про товарища Кондратьева.

- А Сережка наш как? - спросила Сережкина мать. - Ты где его бросил?

Мишка спокойно ответил:

- Сережка не выдержал: положил я в больницу его, он и помер там.

Стала Сережкина мать плакать, стала жаловаться на Мишку, а мужики лопатинские говорили: