Александр Неверов - Ташкент - город хлебный (с илл.)

- Ну, давай! - решительно сказал Мишка, запуская острый ножик в хлебный мякиш. - Держи за мое здоровье!

Сам он радостно перекрестился, принимаясь за еду, удивленный взглянул на товарища.

- Ты что не молишься?

- Бросил.

- Зачем?

- Так, не хочется… Дай мне еще кусочек! Много, убавь. Сразу не будем есть, оставим вперед.

Ели долго и все по маленькому кусочку. В животах у обоих становилось тяжело после голодухи, тело наливалось покоем, сладкой, сытой ленью. Хотелось уснуть под солнышком, забыться, ни о чем не думать. Мишка протягивал ноги в широких лаптях, подолгу лежал с раскинутыми руками. Потом опять садился, сонно глядя на убывающий каравай, резал от него по маленькому кусочку.

Трофим успокаивал:

- Пиджак не жалей! Только бы живым остаться - лучше будет…

На станции, после обеда, долго пили холодную воду у водокачки, широко подставляя под кран сытые отдохнувшие рты, начали умываться.

- Надо прифорснуться маленько! - говорил Трофим, разглядывая грязное брюхо. - Давай руки песком тереть!

- Голова больно чешется, - поежился Мишка. - И вот тут все время ползает.

- Вошки?

- Угу!

- Ты не дразни их, они хуже будут кусаться…

Поиграли, побрызгались холодной водой, стало совсем легко. Наигравшись, Мишка лукаво прищурился:

- Ну, теперь ты сам хлопочи!

- О чем?

- Как на поезд нам попасть.

- А ты чего будешь делать?

- Я тебя хлебом кормил…

Станция не сажала.

По вагонам, по вагонным крышам ходили солдаты с ружьями, сбрасывали мешки, гнали мужиков с бабами, требовали документы. Мужики бегали за солдатами, покорно трясли головами без шапок. Охваченные тупым отчаянием, снова лезли на буфера, с буферов на крыши, опять сбрасывались вниз и опять по-бычьи, с молчаливым упрямством заходили с хвоста, с головы поездных вагонов. Мишку с Трофимом сгоняли четыре раза.

Четыре раза солдаты замахивались прикладами, грозно кричали:

- Марш отсюда!

В тупике, около разоренного вагона, сидели трое мужиков, две бабы, девчонка, старик и угрюмый солдат с деревянной ногой. Глядя на составленный поезд, думали мужики, что удастся, может быть, и им как-нибудь вскочить, уцепиться, выехать из страшного места, но когда подали паровоз и вагоны с голыми, опорожненными крышами медленно пошли мимо депо в голубую степь, один из мужиков в отчаянии сказал:

- Смерть теперь нам! Вперед не двинешься и назад не вернешься. Куда итти?

- Пойдем на разъезд, - ответил другой. - Там сядем.

- А посадят нас?

- А на черта мы будем спрашивать!

- Не дойдем! - сказал солдат. - Силы не хватит…

Неожиданно поднялся третий мужик…

- Все равно сидеть нельзя!

- Итти хочешь?

- Пойду один.

Старик, прилепившийся к мужикам, точно курица лапами, разгребал песок дрожащими пальцами, осторожно нащупывая камешки, клал на ладонь их, долго обнюхивал грязным нечувствующим носом. Петра, высокий, сгорбленный мужик, поглядел на старика с удивлением, будто сейчас только заметил:

- Ты, дедушка, чей?

- Я, милок, и сам не знаю - чей, губерню свою потерял…

- Едешь куда?

- Куда мне ехать? Сижу вот на этом месте пятый денек, а тронуться не могу. С сыном ехали, ну, он помер у меня, хочу с вами пристроиться.

- Мы пешком пойдем, здесь не сажают.

- Ну, так что же! Я ходьбы не боюсь, робятушки, только бы здоровье в ногах держалось маленько. Я бывало по семьдесят верст отбачивал без передышки.

Бабы с девчонкой тревожно глянули в широкую, пугающую степь. Итти им страшно было и от своих отрываться страшно. Стояли они покорные, вялые, перехлестнутые лямками от холщовых сумок. Сидор, босой мужик, мягко почвокал губами:

- Пойдем или нет?

- Пойдем! - откликнулся Ермолай. - А ты, дедушка, как?

- Пойду и я потихоньку. Куда же деваться?

- Дойдешь?

- Можа, дойду, бог даст…

Сгрудились маленьким, покинутым стадом.

Трофим решительно поглядел на Мишку…

- Они итти хотят. Ты не боишься?

- А ты?

- Я пойду.

- Я тоже пойду…

- Дойдешь сорок верст?

Мишка поправил живот.

- Теперь я больше уйду…

Высокий, сгорбленный Петра в распоротой шапке шагнул передом, на минуточку остановился. Поглядел в раздумье на станционную колокольню с желтым загоревшимся крестом и, размахивая поднятой палкой, повел остальных вдоль светлых, играющих рельс в голубую зовущую степь с синими верхушками гор - под тонкое пение телеграфных проволок, под дряблый, нерадующий звон вечерних колоколов.

Мишка с Трофимом шли ягнятами позади.