Александр Неверов - Ташкент - город хлебный (с илл.)

- А ты?

- Чего их бояться, они не подымутся…

Поезд стоял недолго.

В темноте взмахнули фонарем около паровоза, разом стукнули буфера и

в ночь,

в холодную сырость грузно двинулись вагоны, лениво играя колесами.

Проскочила последняя будка.

Глазом тусклым глянул последний фонарь.

Над вагонами повис негреющий месяц желтой лысой головой.

- Холодно! - сказал Трофим. - Давай обоймемся.

Мишка растегнул мокрый пиджак, и Трофим под рогожкой крепко обнял его вздрагивающими руками, прижимая живот с животом, грудь с грудью.

Так же крепко обнял и Мишка товарища, стягивая полы пиджака на Трофимовой спине, и холодной, мглистой ночью, дыша друг другу в лицо, спасая друг друга от смерти, ехали они на вагонной крыше маленьким двуголовым комочком, слитые в одну непреклонную волю, в одно стремление - сберечь себя во что бы то ни стало.

- Мне теплее! - говорил Трофим.

- Мне тоже теплее, - соглашался Мишка.

- Подыши маленько в эту щеку!

- А ты мне подышишь…

- Угу…

Был короткий миг, когда в сердце у обоих родилась неиспытанная радость от согревшей дружбы. Не высказывалась она словами, ехали молча, но оба чувствовали ее в том, как хорошо, не страшно двоим…

И мертвая баба, теперь не пугающая, будто говорила им:

- Так, ребята, так!..

Утром продавали Мишкин пиджак на большой киргизской станции.

Трофим сказал последний раз тоном опытного человека:

- Четыре тысячи проси.

- Дадут?

- Не дадут - убавить можно. Первым покупать буду я. Ты хвали хорошенько свой товар и меня нарочно ругай, если я стану дешево давать. Понял? Заходи в народ.

Вошел Мишка в пеструю базарную гущу, держа на руке отцовский пиджак, с боку к нему придвинулся Трофим:

- Громче кричи!

Мишка взмахнулся пиджаком.

- Эй, купи, продаю!

Дал Трофим отойти ему немного, опять придвинулся, громко спросил:

- Стой! Сколько просишь?

- Ты не купишь! - обернулся Мишка.

- А ты откуда знаешь?

- Денег у тебя нет.

- А ты мои деньги считал?

- Чай, так видать…

Трофим рассердился.

- Э, шантрапистый осколок! Говори окончательно - сколько?

- Четыре тысячи.

- Уступка будет?

- Набалвашь тебя, чай, он не больно старый…

Стояли Мишка с Трофимом в пестрой базарной гуще друг против друга, громко спорили, чтобы обратить внимание на пиджак, но никто, ни один человек не хотел остановиться около них. Поглядят издали - отвернутся.

Трофим сказал, повертывая головой:

- Хитрые, черти, не обманешь!

Уже падало веселое настроение, пиджак казался плохим, ненадежным, и в минуту отчаяния думалось: никогда не продашь его ни за тыщу, ни за полтыщу. В это время подошел молодой киргизенок, чуть-чуть повыше Трофима, уставился на ребят черными блестящими глазами.

Мишка взмахнул пиджаком:

- Купи!

Подвернулся киргиз с узенькой бородкой, выпятил губы, разглядывая пиджак с нутра и снаружи, по-русски спросил:

- Сколь?

- Дешево отдаю, за четыре тыщи.

- Тыща!

Трофим из-за спины у киргиза крикнул:

- А кто здесь хозяин этому пиджаку?

- Я! - повернулся Мишка.

- Сколько просишь за него?

- Четыре тыщи.

- Продать хочешь или болтаться пришел? - строго сказал Трофим.

- А тебе чего надо тут? - также строго ответил Мишка.

- Если хочешь продать, бери три тысячи с меня и больше никаких. Хочешь?

Посмотрел киргиз на нового покупателя, сплюнул, разгорячился, начал подкладку пальцем ковырять. Мишка по-купечески говорил:

- Не ковыряй, товарищ, матерья хорошая, два года будешь носить.

Подступили еще киргизы, загалдели, зацикали:

- Две тыща!

- Нельзя, товарищи, дешевле не отдам.

- Три тыщи! Ну!

Трофим осторожно шепнул:

- Убавь одну!

Хлопнул Мишка киргиза по руке, как большой, настоящий мужик, громко сказал:

- Прощай, пиджачек! Матерья больно хорошая.

С хлебом стало не страшно.

Нес его Мишка около сердца, крепко прижимая. Глаза блестели радостью, губы от нетерпенья подергивались. Хотелось тут же, возле торговок, прямо на базаре, вцепиться голодным ртом в большой каравай, глотать непрожеванными кусками, но есть на базаре было неудобно: рядом кружились голодные беженцы, смотрели на хлеб голодными, провалившимися глазами, могли отнять, и Мишка с Трофимом, самые богатые люди теперь, ушли обедать за станцию, в степь.

Хорошо светило солнце с высокого неба.

Вокруг белели киргизские юрты.

Беззлобно лаяли собаки.

А главное - хлеб.

Мягкий, еще теплый каравай лежал на коленях у Мишки, и от этого степь широкая, и небо над степью, и дымок, и белые киргизские юрты тоже казались мягкими, теплыми, успокаивающими.