Валентин Глущенко: Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

Жили Демины дружно и в достатке. И все было бы хорошо, не произойди несчастный случай.

Крепко запомнился Мишке весенний, удивительно яркий день. Было это перед самыми майскими праздниками. Собрались люди на воскресник, очистили от хлама улицы, проложили дощатые тротуары, посадили перед домами тополя. Мишкин отец был вместе с другими. Шутил, смеялся… А когда работа была почти закончена, вскинул на плечо совсем небольшое бревнышко, как-то неловко ступил, поскользнулся, упал. И подняться уже не мог… Что-то оборвалось внутри.

Мишка помнит тесную комнатку рации, радиста Леню Григорьева, который дрожащими руками крутил клеммы, нетерпеливо дул в переговорную трубку и; заикаясь, кричал:

— Светлый, Светлый, Светлый! Я Апрельский, я Апрельский! Явитесь! Явитесь!

Леня вызывал районный центр. Вокруг радиста — напряженные лица начальника лесопункта, секретаря партийной организации, трактористов, шоферов. Рация, куда вход обычно запрещался, была полна. Люди ждали.

— Светлый! Светлый! Я Апрельский! Явитесь!..

А потом густой бас директора леспромхоза:

— Что вы говорите? С Андреем Михайловичем худо? Как у вас с посадкой?

— Площадка раскисла.

— Беда! Подождите, свяжусь с райкомом… — И через несколько минут: — Примите все меры. Высылаем вертолет с хирургом.

Вертолета Мишкин отец не дождался… Подозвал Мишку, попробовал улыбнуться синеющими губами. Положил на желтую Мишкину голову руку — корявую, темную от машинного масла.

— Я на тебя надеюсь…

Не успел договорить — рука свалилась с Мишкиной головы, гулко ударилась об пол.

Мишка плакал, плакали сестренки, а мать словно окаменела. Всю ночь просидела в клубе у красного стола, на котором стоял обтянутый кумачом гроб. Пахло хвоей. В гробу, обложенном еловыми лапами, усыпанном подснежниками, лежал Мишкин отец. Крепко были сжаты мертвые губы, на груди покоились не знавшие отдыха руки, густо темнела под ногтями несмываемая чернота.

На похороны прилетел из Светлого бывший начальник лесопункта, секретарь райкома партии Савва Иванович Красюков, приехал из деревни Талой Пантелей Евгенович Брюханов.

Всю ночь сменялись в почётном карауле у гроба трактористы, шоферы, чокеровщики, бензопильщики.

Многие вытирали глаза. Только Мишкина мать не уронила ни одной слезы, не сказала ни слова…

На кладбище поселка Апрельского появилась еще одна деревянная ограда с красной звездочкой.

Бригадиром-механиком на первом мастерском участке лесопункта стал Иван Петрович Маслов.

Жить Деминым стало труднее: прокормить, обуть, одеть троих детей нелегко. Мать брала на дом работу, Мишка видел, как по воскресеньям она заводила стирку, как пузырилось в корыте в грязной мыльной воде чье-то белье.

Летом Мишка устроился на работу — помогал конюху, пас лошадей. Невелик заработок, а все подспорье в доме. Прошел год. Исполнилось Мишке тринадцать лет. Тринадцать — это уже порядочно. И решил Мишка: пора всерьез браться за настоящую работу. А вот с учением пошло хуже. До четвертого класса он считался одним из лучших учеников в школе, а тут — на тебе! То в ремонтных мастерских, то на лесосеке. По нескольку дней не появляется в школе. Ни увещевания матери, ни уговоры учителей не помогают. Мишка упрям.

Разбудило Мишку яростное рычанье и гавканье. Во дворе неистовствовал пес Деминых, черный Загри. Мишка понял, что спал не так уж долго. Сестренки были на ногах, мать еще не возвращалась с работы.

Тамара, запрокинув вихрастую голову, шепотом сообщила:

— К тебе Семен приходил с новым дружком. Я им сказала: тебя нет дома, а будить не стала. Теперь какие-то парни. Я выбегала, спрашивала. Мамку ищут. Не наши.

Мишка спрыгнул с печки, сунул ноги в валенки, надел шапку и отцовский полушубок.

Ночь была ни светлой, ни темной. Над поселком Апрельским висела большая темно-красная луна. Подслеповато щурились звезды. Вдоль улицы горели фонари. Со стороны нижнего склада доносилось гудение машин, сухой треск электрических сучкорезок, тарахтенье бензопил. Освещенный десятками ярких электрических ламп, нижний склад, казалось, был одет заревом. Там ночная смена раскряжевывала хлысты, скатывала бревна в штабеля.

— Загри, ко мне! — властно позвал Мишка.

Большой черный пес, серебряный от инея, перестал бесновато метаться у калитки, послушно подбежал к хозяину.

На почтительном расстоянии от ограды, под фонарем, сбившись в кучку, стояли четверо неизвестных парней. Один из них, небольшого роста, в полушубке и в сапогах, приплясывал, ударяя ногой об ногу. Другие, в ватниках и в валенках, поеживались, били рука об руку и тоже приплясывали, чтобы согреться.