Олег Добровольский - День славы к нам идет

— Говорю чистую правду. Одним словом, Николетта, Гарнье приказал принести списки батальона и нашел в них Мишеля Леблана!

— Не может быть!..

— Представь себе…

— Однофамилец?

— Нет, Николетта. Ты только не волнуйся. Это твой отец!..

— Жан! Жан! Как тебе не стыдно! Ты смеешься надо мной? Разыгрываешь меня?..

— Что ты, глупенькая… Как я могу смеяться над тобой? Разве с этим шутят?

— Но ведь мой отец не солдат и никогда не был солдатом…

— Ты права, но не совсем. Нотариус Мишель Леблан месяц назад в Марселе вступил добровольцем в батальон федератов, и теперь он вместе с батальоном в Париже. Понимаешь, в Париже! Он здесь, и скоро ты увидишь его…

— Когда?

— Через несколько минут!

Мишель Леблан не вошел — он вбежал, ворвался в комнату. Схватил Николетту, приподнял и стал целовать в лицо, в волосы, в шею…

— Николетта!.. Дочка!.. Николетта!

Они оба плакали от счастья, а в углу на табуретке плакала Франсуаза. Ведь не всегда плохо, когда люди плачут. Разные бывают слезы… Навсегда запомнилась Жану эта сцена: марселец, обняв Николетту, прижал ее к себе, мать улыбается сквозь слезы, отец стоит, держа погасшую трубку, Поль, воспользовавшись общим смятением, прикасается ручонкой к сабле Мишеля, а проворная Маркиза бегает, носится по комнате, и лишь один рыжий Капет спокойно и невозмутимо лежит на плетеном стуле с видом мудреца, который все видел, все знает и уже ничему-ничему не удивляется.

Теперь в комнате пахло кожей, оружейным маслом. Поль сильно привязался к Леблану и, когда тот появлялся, не отходил от него. Мишель показывал ему ружье, саблю, сумку, в которой лежали патроны, длинные бумажные гильзы, начиненные порохом и свинцовой пулей… Франсуаза пугалась и просила убрать эти опасные штуки подальше. Папаша Симон посмеивался. Жан был горд, что в их доме живет марсельский федерат. Мама Франсуаза радовалась, что Николетта встретилась с отцом. Она относилась к ней с материнской нежностью. О Мишеле Леблане говорила: «Наш марселец» — и, рассказывая о нем соседкам, так и называла его.

Отец Николетты был высок ростом, строен и красив. Мундир хорошо сидел на нем. Казалось, он давно служил в армии, участвовал в походах. Но в его облике, поведении не было той грубоватости, что присуща бывалому солдату. Черты смуглого от рождения лица тонки и изящны. Нос с горбинкой. Большие черные глаза добры и задумчивы…

Мишель рассказал о том, что пришлось ему пережить, о походе в Париж.

— Когда, вернувшись домой, я не обнаружил Николетты, — сказал он, — то не знал, что и подумать. Все вещи стояли на своих обычных местах, — значит, никто из посторонних не входил к нам. Стал расспрашивать соседей, не известно ли им, куда делась дочь? Они отвечали, что вчера утром видели ее, а после она не попадалась им на глаза. В страшной тревоге провел я ночь и наутро отправился в город, надеясь что-нибудь разузнать. Обратился в мэрию. Но тщетно… Николетта исчезла! Прошел еще один день, другой, третий… Прошла неделя… Она так и не появилась. Трудно описать вам мое отчаяние! Я одолжил у соседа лошадь и верхом объездил окрестности, побывал в разных селениях. Ничего утешительного для себя я так и не смог узнать.

И все эти месяцы, после того как пропала Николетта, — продолжал Леблан, — провел в каком-то оцепенении. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я не мог примириться с тем, что потерял дочь. Порой мне хотелось выть по-волчьи, кричать, биться головой о стену… Но время залечивает даже самые страшные душевные раны. Постепенно боль притупилась. Я начал бывать в городе. И вот, узнав, что добровольцы вступают в отряд, направляющийся в Париж на подмогу нашим братьям, пришел в муниципалитет и попросил, чтобы меня записали. «Я лишился дочери, — думал я, — одинок… Ничто не удерживает меня больше в Марселе. Я могу распоряжаться собой. С первых дней революции — я на ее стороне. Буду сражаться за свободу!»

Второго июля мы выступили в поход, покинули Марсель, наш родной город, где трудно найти человека, который не питал бы ненависти к королевской власти. Мы все республиканцы, против монархии. В батальоне было 516 человек. Народ провожал нас. Мы взяли с собой две пушки и три повозки, нагруженные разным багажом. Шли берегом вдоль стремительной полноводной Роны, совершали переходы, ночуя в деревнях, небольших городах, под открытым небом. Я смотрел на звезды и думал о том, что ждет меня, думал о своей жизни, печальной судьбе, о тебе, моя Николетта… Вспоминал, как хорошо и весело жилось нам, пока не случилось это несчастье…