Олег Добровольский - День славы к нам идет

— Это дело поправимое. Мы тебя, Доминик, сейчас развеселим.

— Нет, друг мой. Когда душа…

— Опять!..

— Ну хорошо. Я скажу, отчего заболел, хотя если быть откровенным, то у меня ничто не болит в отдельности: ни голова, ни грудь, ни бок, ни живот… И все же я болен. Меня тоска гложет, и не дает покоя одна мысль…

— Какая мысль?

— Что я здесь никому не нужен…

— И даже Памеле?

— О, Памеле я буду служить до конца своих дней… Но мне хотелось бы приносить пользу людям. Революции… Все чем-то заняты, что-то делают. Вот, например, отец Жана гражданин Симон…

— Да, отцу скучать не приходится, — сказал Левассер. — Он член секции Кенз-Вен.

— Вот видишь… А я…

— Но, Доминик, осталось ждать совсем немного, — таинственно понизил голос Жан. — Скоро Париж снова восстанет, чтобы навсегда покончить с королевской властью. Иначе зачем прибыли к нам марсельцы, другие федераты? Зачем беспрерывно, каждый день, с вечера до поздней ночи, заседают секции? Зачем… — Он хотел рассказать о секретном совещании в кабачке «Золотое солнце» в ту ночь, когда Сантер велел ему стоять у входа в харчевню, о развернутом красном знамени, которое пламенело, переливалось при свечах алым цветом, но вовремя спохватился. — Одним словом, скоро и для тебя, Доминик, найдется занятие. Недаром у тебя красный колпак… — И Жан показал на головной убор патриотов, красовавшийся на видном месте, на небольшом столе. — Ты тоже санкюлот…

— Санкюлот в гостинице? — усмехнулся негр. — Печальное зрелище…

— До поры до времени…

И внезапно Жана осенило:

— Мне пришла в голову одна идея! Почему бы тебе, Доминик, не вступить в батальон национальной гвардии? Например, в батальон нашего предместья, секции Кенз-Вен, которым командует Сантер. Сам Сантер!

— Дельная мысль! — сказал Пьер. — И тогда твою болезнь как рукой снимет…

— Вы так считаете, друзья? — Доминик сразу оживился, поднялся с кушетки и заходил по комнате. — Вы считаете, что я должен вступить в батальон национальной гвардии? А что думает об этом моя дорогая хозяйка?

— Тебе решать. Ты свободный человек…

Негр остановился, задумавшись, похожий на огромное темное изваяние, и через минуту с волнением спросил Жана:

— И если я вступлю в батальон, мне дадут ружье?

— Обязательно!

— И саблю?

— Непременно!

— И мундир?

— Вне всякого сомнения!

— Но вдруг меня не примут? Вдруг откажут?

— Я поговорю с отцом. А отец передаст твою просьбу Сантеру. Впрочем, я и сам могу сказать Сантеру, он меня хорошо знает… — не удержался Жан от того, чтобы немного не прихвастнуть.

— И все же, — подмигнул Пьер креолке, — пусть с Сантером поговорит твой отец…

Когда они вышли на улицу, уже вечерело, слышалось глухое рокотание грома.

— Идем скорей! — сказал Жан. — Будет гроза.

— Я люблю грозу! — громко провозгласил Пьер. — Когда гроза, мне весело. Я не боюсь грозы!

— Я тоже не боюсь. Но зачем мокнуть под ливнем?

— Послушай, Жан. Я хочу тебе кое-что сказать…

— Что именно?

— Не будешь надо мной смеяться? Обещаешь?

— Обещаю.

— Я вот о чем думаю. Поступлю я добровольцем в армию, отправлюсь на войну, буду участвовать в сражениях… Совершу подвиг. Меня произведут в офицеры. И я вернусь в Париж и… женюсь на Памеле!

— Что, что ты сказал? — Жан закатился со смеху. — Женишься на Памеле?

— Эх ты, обещал не смеяться…

— Я не мог удержаться…

— Разве, по-твоему, я не могу жениться на Памеле?

— Пойди спроси у нее — можешь или не можешь…

— Что ты! Разве я могу об этом спросить? Да и зачем сейчас спрашивать? Ты не понял меня. Ведь не теперь, а через несколько лет, когда я стану офицером и, может быть…

— Генералом?

— А что? Может, и генералом. Если не убьют, конечно…

— И Памела будет тебя ждать, пока ты не станешь генералом?

— Думаешь, не будет? Только, Жан, прошу тебя, ей ни слова! Если проговоришься, если хоть намекнешь — нашей дружбе конец! Понял?

В потемневшем небе ослепительным зигзагом сверкнула молния. Точно пушечный залп ударил гром. Упали первые тяжелые капли дождя. И тут они услышали знакомую песню. Это была «Марсельеза». Не обращая внимания на грозу, как бы бросая вызов небу, по улице шагал батальон марсельцев. При блеске молний, под грозные раскаты грома шли смуглые южане в синих мундирах и пели яростную песнь революции:

Впереди — их командир Муассон, а в одной из шеренг, с краю, — высокий и стройный Мишель Леблан, отец Николетты. Он смотрел прямо перед собой и не заметил Жана, остановившегося с товарищем на опустевшей улице.