Олег Добровольский - День славы к нам идет

Началась запись добровольцев. За два дня в Париже вступили в армию пятнадцать тысяч человек.

Герцог Брауншвейгский издал манифест. (Людовик XVI и Мария-Антуанетта заранее знали об этом манифесте, составленном эмигрантами.) Герцог заявил от имени императора Австрии и короля Пруссии, что их войска осуществят вторжение во Францию, чтобы положить конец анархии и восстановить законную власть, вернуть королю безопасность и свободу. Манифест был составлен в угрожающем, оскорбительном для французов тоне. В нем говорилось, что если король, королева и королевская фамилия подвергнутся малейшему насилию, малейшему оскорблению, то войска союзников «предадут Париж военной экзекуции и полному уничтожению, а бунтовщики, виновные в посягательствах, будут подвергнуты заслуженным наказаниям…».

Этот манифест вскоре стал известен в Париже и вызвал всеобщее возмущение. Имя генералиссимуса герцога Брауншвейгского сделалось ненавистным французскому народу.

Настал час тяжелых испытаний. Приближалась последняя решительная схватка между революцией и королевской властью.

— Николетта, — сказал утром Симон Левассер, — сегодня прибудут твои земляки.

— Из Марселя?

— Да, из Марселя.

Девочка весело закружилась по комнате.

— Может, я что-либо узнаю об отце. Вдруг попадется кто-нибудь, кто его знает! Дядя Симон, а где будут встречать людей из Марселя?

— Они вступят в город через наше предместье. Их ожидают в полдень. Думаю, что много народа соберется на площади…

— Я обязательно пойду! Вместе с Жаном.

И Николетта посмотрела вопросительно на Левассера-младшего.

— Хорошо, — согласился Жан. — Не будем отставать от других.

— Мне тоже хочется с вами! — сказал Поль. — Давайте и Маркизу возьмем.

— Нет уж! — решительно воспротивился Жан. — Тебя затолкают в толпе, а Маркизе отдавят лапы.

Поль сел на свою скамеечку и заплакал. Собака подбежала к нему и стала лизать в лицо.

К полудню на площади, где была разрушена Бастилия, собрались жители Сент-Антуана. Многие мужчины прихватили с собой пики. Марсельских федератов встречали также члены Якобинского клуба. Их было здесь более тысячи.

Жан и Николетта, протиснувшись вперед, стояли в первом ряду и, разделяя общее нетерпение, ждали, когда покажутся марсельцы. И вот пронесся крик:

— Идут! Идут!

Толпы парижан заволновались, зашумели…

— Марсельцы!..

— Наконец-то!

— Как долго они шли!

— Двадцать семь дней!

— Чего удивляться! Они пересекли всю Францию!..

На улице, ведущей к площади, появился батальон марсельских волонтеров. Они шли плотными рядами. Стучали барабаны. Храбрые южане в сине-красных мундирах, с ружьями за плечами. Молодые, выносливые люди: ремесленники, грузчики, лодочники, рыбаки… Они готовы сражаться и, если понадобится, умереть за революцию. У них загорелые обветренные лица. Они провели столько дней под палящими лучами июльского солнца…

Федераты вступили на площадь с песней. Эту грозную, призывную песню, полную мужества и ликования, в Париже еще не знали. Ее сочинил апрельской ночью того памятного, 1792 года в Страсбурге, при объявлении войны Австрии, двадцатилетний капитан инженерных войск Руже де Лиль. Он написал и слова, и музыку. Это был походный марш Рейнской армии. Один студент-медик, по имени Мирер, исполнил песню свободы на банкете в марсельском клубе «Общество друзей Конституции» по случаю выступления в поход добровольцев. Она так понравилась, что марсельцы стали распевать ее, идя по дорогам страны, сделав гимном своего батальона. Они первыми принесли в Париж марш Руже де Лиля. Скоро он получит название «Марсельезы». Ее узнает и будет петь вся революционная Франция.

Федераты юга твердо ступали по площади, как будто не чувствуя усталости после долгих и утомительных переходов, после многодневного тяжелого пути, и бодро, дружно звучали их мощные, чуть хрипловатые голоса:

Впереди колонны развевалось трехцветное знамя, на котором начертаны слова: «Марсель, свобода или смерть». На полотнище изображены также форт на скале и под ним несколько пушек и мортир. На древко надет красный колпак.