Олег Добровольский - День славы к нам идет

Жители рабочего предместья, якобинцы, санкюлоты радостно приветствовали марсельцев. Николетта жадно всматривалась в худые, потемневшие от загара лица проходивших мимо нее солдат-добровольцев. Они, отвечая на приветствия, кричали:

— Да здравствует свобода!

— Да здравствует народ!

Марсельцы улыбались, бросали на встречавших их людей доброжелательные взгляды.

— Куда они идут? — спросил Левассер у стоявшего рядом с ним гражданина.

— Не знаю, — ответил тот. — Хорошо бы им промаршировать вблизи дворца. Уверен, это не доставило бы удовольствия королю!

— Да, если бы Капет увидел их, — раздался голос сзади, — то у него сразу испортилось бы настроение… Но федераты идут сейчас к мэрии на Гревскую площадь.

Николетта слышала этот разговор.

— Пойдем, Жан, тоже на Гревскую площадь.

И они поспешили вслед за уходящим батальоном, за двумя пушками, которые везли от самого Марселя измученные лошади.

Перед ратушей была сделана остановка. Командир дал команду разойтись. Строй распался. Солдаты разбрелись по площади, стояли группами, беседуя, обмениваясь впечатлениями. Большинство их оказалось в Париже впервые.

Девочка шла по площади вместе с Жаном. Кто среди этих темноволосых темпераментных южан может знать ее отца? Вполне вероятно, что такого человека здесь вообще нет! Или есть, но она пройдет мимо него… Наконец, набравшись храбрости, Николетта подошла к одному из федератов:

— Скажите, не слышали ли вы в Марселе о нотариусе Мишеле Леблане?

— Нет, дочка, — ответил солдат. — А ты спроси еще кого-нибудь. Ведь нас здесь много…

Другой марселец, к которому она обратилась с таким же вопросом, покачал головой. Третий тоже ничего не мог сказать.

— Пойдем, Жан, домой… — грустно промолвила Николетта.

— Не горюй, — стал утешать ее Левассер. — Твой отец уже должен получить наше письмо. Скоро придет от него ответ, или, вероятнее всего, он сам приедет. Представляешь, открывается дверь, и входит…

— Неужели так будет?

— Не сомневаюсь.

— А я уж перестала верить, что увижу его…

В тот день все Сент-Антуанское предместье да и весь Париж говорили о марсельцах, которые вошли в город, распевая новую песню, гимн революции, наполнявший сердца безудержной отвагой.

— Ну как марсельские федераты? — спросил вечером Симон сына и Николетту. — Ведь герои! Таким молодцам сам черт не страшен, а что уж говорить о толстяке Капете… Но что же вы молчите, носы повесили?

— Мы разговаривали с несколькими солдатами, — сказал Жан. — Но все без толку… Никто его не знает.

— Ах, вот оно что… Но ведь несколько солдат — это еще не батальон. Я вот что предлагаю. Давай, Жан, завтра пойдем на Антенское шоссе, в казарму, где разместились марсельцы, и хорошенько расспросим их. Поговорим с командирами. Твой отец, Николетта, нотариус. Не может быть, чтобы его никто не знал… Поэтому, девочка, не падай духом, приободрись и ложись спокойно спать. Утро вечера мудренее…

И Симон, притронувшись своими загрубевшими от работы пальцами к нежным смуглым щекам Николетты, вытер на них слезинки.

Антенское шоссе протянулось за улицей Сент-Оноре. Жан с отцом пришли туда на следующий день в полдень. Но часовой, охранявший вход в казарму, не пропустил их.

— Кто такие? — сурово спросил он.

— Я Симон Левассер, столяр, член секции Кенз-Вен, что в Сент-Антуанском предместье. А это сын мой Жан… Я санкюлот, брал Бастилию…

— Что из того? Пускать посторонних не велено.

— Послушай, товарищ, нам очень нужно. Понимаешь? Нужно…

— Да что вы хотите?

— Надо поговорить с солдатами, с командиром Муассоном…

— Нашего командира сейчас здесь нет.

— А помощник?

— Гарнье на месте.

— Ну вот видишь… Помоги, брат! Здесь, в Париже, затерялась одна девочка из Марселя. Мы хотим узнать об ее отце. Ты сам из Марселя или из селения?

— Я горожанин, — ответил солдат. — Кровельщик я. Такое у меня ремесло…

— Может, ты ненароком слыхал о человеке, которого зовут Мишель Леблан?

— Нет, не приходилось.

— Он нотариус.

— Мы кровельщики. Нотариусов не знаем… Но я могу позвать Гарнье…

Пришел помощник командира батальона, молча выслушал столяра.

— Как зовут отца девочки? — переспросил он.

— Мишель Леблан.

— Мишель Леблан… Знакомая фамилия… Где-то я ее слышал. У нас больше пятисот солдат, и я, конечно, не могу всех знать по фамилии. Пойдемте со мной…

Жан и его отец вошли вместе с Гарнье в помещение казармы. Они увидели федератов в мундирах и белых нательных рубахах, койки, покрытые серыми одеялами, солдатские ранцы, ружья. Кто неумело, по-мужски орудуя иглой, чинил одежду, кто чистил шомполом дуло, кто перебирал, разглядывал кремни, кто складывал в лядунку патроны…