Лидия Либединская - Воробьевы горы

– Отказался? – воскликнула Луиза Ивановна, рука ее дрогнула, и струя из самовара побежала не в чашку, а на поднос. – Как же он решился?

– А вот так и решился. – Лев Алексеевич улыбнулся невестке. – Сами, говорит, ваше высочество, изволите знать, вас не любят!

– Так и сказал?! – Луиза Ивановна даже руками всплеснула.

Вода, булькая, продолжала бежать из крана, и Луиза Ивановна ловким движением закрыла его.

– Именно так.

– Недаром слыли мы вольнодумцами еще при матушке Екатерине, – негромко пробурчал Иван Алексеевич, и Саша с удивлением взглянул на отца: непривычная добрая гордость вдруг прозвучала в его голосе. – А еще говорят, что вольнодумство воспитало в нас сухую мысль, отчужденную от окружающей жизни.

– Но, дорогой братец, нельзя не согласиться, что идеи остались бесплодными в головах вольнодумцев и не обнаружили себя ни в стремлениях, ни даже в нравах… – возразил Лев Алексеевич, критическим взглядом окинув брата, его стеганый халат и шапочку с лиловой кистью.

Иван Алексеевич нахмурился, хотел что-то сказать, но лишь недовольно помотал головой и спорить не стал.

– Что-то станет с Россией?.. – помолчав немного, тревожно спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Николаю ничего не оставалось, как присягнуть Константину, – продолжал Лев Алексеевич, – но Константин не хочет вступать на престол: видно, страшится судьбы своего батюшки, которого у него на глазах…

Саша насторожился: дядя в гостиной говорил то же, что Василий в людской.

– Здесь мальчик! – испуганно воскликнула Луиза Ивановна, указав глазами на Сашу.

Лев Алексеевич на мгновенье смешался, замолк, но тут же продолжал непринужденно, словно-бы и не слышал замечания невестки:

– Узнав о завещании государя, Константин, в свою очередь, присягнул Николаю…

– Значит, у нас нонче два царя, а на престол ни один не вступает? – с явной насмешкой спросил Иван Алексеевич. – Узнаю матушку-Россию…

Откуда берется столько снега? Словно прорвало на небе огромный серый мешок, и вот уже который день падают крупные, мягкие, ленивые хлопья. Дворники не успевают убирать снег, он завалил улицы и дворы, площади и бульвары. Как тихо он падает! И все кругом стало тихим и белым.

Саша глядел в окно. Сани бесшумно остановились у подъезда, глухо хлопнула дверь. Снова приехал сенатор. Кто это с ним? Темная шинель ладно облегает высокую фигуру, – Саша всмотрелся: жандармский генерал, граф Комаровский… Видно, привезли какие-то новости.

Саша уже бежал по лестнице, чтобы поздороваться с дядей, как вдруг заметил, что сенаторов лакей снова заговорщически манит его к себе. Поздоровавшись с гостями, Саша незаметно прошмыгнул в переднюю.

– Чего я вам скажу, – загадочно зашептал лакей, пригибаясь к самому Сашиному уху. – В Петербурге бунт был, по Галерной стреляли пушки!

– Бунт?!

– Да, вы помалкивайте, это я по секрету…

Но Саша уже бежал наверх, в залу, где возле стола собрались хозяева и гости. Он сел чуть поодаль, за маленький круглый столик, на котором горели в подсвечниках две большие желтые свечи, затененные зеленым экраном. От волнения Саша по детской привычке теребил пуговицу на курточке, крепко сжимал ее, и верхние суставчики пальцев отгибались, а ногти становились ярко-розовыми.

Луиза Ивановна взглянула на сына, потом на мужа – вопросительно. Но Иван Алексеевич сказал мрачно и решительно:

– Пусть останется! Ему полезно послушать, к чему приводят вольные мысли, до которых он, кажется, большой охотник! Кем же убит граф Милорадович? – нетерпеливо спросил он у Комаровского.

Убит Милорадович?! Саша так дернул пуговицу, что она осталась в его руке.

– Бунтовщик Каховский выстрелом из пистолета оборвал жизнь доблестного генерала, – скорбно потупив глаза, ответил Комаровский.

– Защищая интересы отечества, Михайла Андреевич умер как истинный сын России… – смахивая слезу, проговорил сенатор.

Как же так? Недавно говорили, что Милорадович отказался помогать Николаю, а теперь… Саша вспоминал веселый похохатывающий голос Милорадовича, бряцанье бесчисленных крестов и медалей. Отколов кресты, Михайла Васильевич, иногда разрешал Саше поиграть с ними, и по утрам горничная, прибирая гостиную, нередко выметала из-под стола или кресла закатившийся туда орден.

– Вечная память ему! Он не покинул отечества в тяжелую минуту… – торжественно заключил Лев Алексеевич, и в комнате воцарилось напряженное молчание.