Фрида Нильсон - Тонкий меч

В доме я чувствовал себя в безопасности, да и вообще иногда приятно побыть одному. Я бродил по комнатам и под конец оказался в библиотеке. Огляделся по сторонам. Обои странного телесного цвета. Любимое кресло Господина Смерть, промятое и потертое. Пепельница. И, конечно, книги. Судя по названиям, они относились к нашему миру, к другой стороне. Энциклопедии о животных, справочники по медицине и анатомии… На столике лежал раскрытый атлас в кожаном переплете. Северная Африка.

Вдруг на пороге появилась Семилла.

— А я-то думала, куда ты подевался, — улыбнулась она, вошла и закрыла дверь.

Мы долго молчали.

— Надеюсь, не рассердишься, если я скажу… — произнесла она наконец. — Мне кажется, ты начинаешь привыкать к здешней жизни?

Я помедлил с ответом. Да, пожалуй. Но почему мне стыдно в этом признаться? Ничего не могу с собой поделать. Хотя у меня и вправду легче на душе оттого, что Семилла теперь такая здоровая, такая счастливая. И от тортов меня больше не подташнивает.

Сквозь тюлевую занавеску виднелось море. Сегодня оно было сверкающе-синим. Где-то там, вдали, на другой стороне остался папа. Воспоминания о нем причиняли боль. Словно удар клинком под ребра — чтобы разрезать меня пополам.

— Ты любишь Господина Смерть? — спросил я.

— Нет.

Семилла ответила не задумываясь. Почти равнодушно. Словно я спросил о чем-то совсем обыкновенном. Сегодня холодно? Приходил ли почтальон?

Она провела пальцем по одной из книжных полок, посмотрела на собравшуюся пыль. Вздохнула.

— Он так поглощен собственным совершенством, — призналась она. — Это тяжело переносить. Ты согласен со мной?

Я кивнул. Не только спартаны, хильдины и гарпирии восхищались Господином Смерть — он и сам себя обожал.

Семилла поморщилась.

— А ты замечал, какой он волосатый? — спросила она.

— Разве?

— Ты что, не видел? — удивилась Семилла и сделала большие глаза. — У него полоса шерсти вдоль спины. Как у гиены.

Я рассмеялся, представив Господина Смерть в облике этого зверя. Вот он бегает по дому на четвереньках, все в том же красном халате, сует нос в торты и грызет ножки стола…

— Хотя, конечно, не бывает гиен с такими длинными ногами, — улыбнулась Семилла.

Я еще громче рассмеялся, и она тоже. Здорово было вот так веселиться вдвоем, как случалось когда-то давным-давно, еще до всех докторов. До того, как у нее появилось новое имя, и до того, как мы поняли, что нам не до смеха.

Потом Семилла вытерла слезы со щек и сказала:

— Ох, нет, нехорошо нам так себя вести. Никто не виноват в своей внешности.

Она замолчала, сделалась снова серьезной. Обвела взглядом библиотеку. Может быть, подумала: вот это я буду видеть теперь каждый день. Это будет мой дом.

— Но труднее всего свыкнуться с посланницами, — снова заговорила она. — Ты заметил, что они стали возвращаться?

— Угу, — промычал я в ответ.

— Тебе не кажется это странным? Снаружи столько мусорных куч, отхожих ям и гноящихся ран! Но им обязательно надо кружить возле Господина Смерть. Банке считает, что они в панике, вот и стремятся быть к нему ближе.

Она подошла и взяла меня за руку.

— Я помню, ты всегда боялся мух. Помню, как прибегал ко мне в комнату у нас дома. Я тогда не понимала, почему они тебя так пугали. А теперь поняла. Это ведь они дали ему знак, верно? Забрать меня.

Я кивнул и почувствовал, как из глаз покатились слезы. Каким-то странным образом все было связано, хоть раньше я и не догадывался ни о чем. Может быть, мне не случайно снились кошмары? Может быть, они подготавливали меня к чему-то?

— Нет, я не люблю его, Саша, — повторила Семилла. — Но он сильный, и его любовь тоже. Я должна выбирать между небытием и жизнью здесь. Пожалуйста, будь со мной! Если ты не покинешь меня, то и я останусь.

— А как же папа? — спросил я.

— Это труднее всего… Я никогда не прощу себе, что ставлю тебя перед выбором: он или я. Иногда мне кажется, — продолжила она почти шепотом, — что я разорвусь на части, пытаясь все сохранить в памяти. Папины дырявые сапоги… Удобная рабочая куртка, доставшаяся от дедушки… Его тонкие волосы, которые я так любила расчесывать пальцами… Я ужасно боюсь все это забыть!

Она сжала мои руки и стала такой же сдержанной и рассудительной, как тогда в спальне.

— Но вместе мы не забудем, верно?

— Да, — ответил я, чувствуя, как слезы льются все сильнее и в горле такой комок, что больно дышать. — Вместе мы не забудем.

— Он навсегда останется с нами, — сказала Семилла. — Давай пообещаем это друг другу. Мы будем разговаривать о папе, ты и я, каждый день, когда никто нас не слышит. Обещаешь, Саша?