Фрида Нильсон - Тонкий меч

— Можно тебя спросить? — заговорил я, когда Спартакус проходил мимо. Сад утопал в теплом вечернем свете. Трине и Принцесса тихонько беседовали чуть поодаль. Я не слышал, о чем они говорили, но иногда до меня долетал их смех, звон ножниц и скрип пилы.

Спартакус отщипнул потемневший лепесток, повертел его перед собой, а потом бросил на землю.

— Ну, спрашивай.

Я засомневался, не вызовет ли мой вопрос у него новых грустных воспоминаний. Но садовник уже не казался таким печальным, и я решился.

— Тут все так любят Господина Смерть, — сказал я. — А почему?

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу понять… Почему ты любишь его?

Он улыбнулся.

— А почему цветы любят солнце?

— Ну… — пробормотал я, пытаясь найти подходящий ответ. Но Спартакус, кажется, не ждал ответа.

— Я знаю лишь то, что, когда я умер… именно он поднял меня на руки и посмотрел на меня своими прекрасными синими глазами. Я помню, что подумал тогда: «Отныне — только ты». — Он пожал плечами. — С того самого дня все было решено. Вероятно, объяснение в том, что он сотворил меня. Ты ведь знаешь, каково это, мальчик? Любить того, кто тебя сотворил?

— Да.

— Признаюсь, я одобряю то, что ты собираешься сделать, — неожиданно сказал Спартакус. — Никто раньше не пытался совершить такое.

Я стоял, опершись на грабли. На меня вдруг навалилась страшная тяжесть, какая-то безысходность. Я глубоко вздохнул и вытер пот со лба.

— В чем дело? — спросил Спартакус.

— Ты слышал, что говорил штурман? Сотня хильдинов послана, чтобы остановить меня. Как мне с ними тягаться?

Он ненадолго задумался, а потом кивнул в сторону сучков и листьев, которые я сгреб.

— Корзина за углом. Давай-ка отнесем их на мусорную кучу.

Я оставил грабли у стены дома и взял большую корзину с оборванной ручкой. Пока я наполнял ее обрезками, все руки себе исколол шипами.

— Ну вот, а теперь пошли, — сказал Спартакус и открыл другую калитку, не ту, через которую мы входили. Эта была меньше и вела на заросший кустами пустырь за домом. Мусорная куча оказалась высоченная — целая гора! Мне захотелось поскорее высыпать корзину, но Спартакус велел:

— На самый верх.

Я окинул кучу взглядом: она возвышалась на несколько метров над моей головой.

— Это мне не под силу, — решил я.

— Справишься, — ответил Спартакус. — Ну же, поднимайся.

Я вздохнул. Я уже изрядно устал после уборки в саду. Но Спартакус приказывал таким тоном, что я не посмел возражать ему — ухватил покрепче корзину и полез наверх.

Ноги по колено проваливались в мягкую труху — множество гниющих розовых лепестков и стеблей, возможно, срезанных за добрую сотню лет. Вонь была такая, что у меня внутри все переворачивалось. Колючки царапали руки и ноги.

— Ничего не получится! — крикнул я Спартакусу.

— Еще немного, парнишка, — только и ответил он.

Я тащил и тянул, спотыкался и падал, но продолжал карабкаться все выше. Почему обязательно надо забираться на самый верх? Спартакусу просто нравится мучить других? Может, ему приятно смотреть, как я ползу на эту вонючую гору, сдирая кожу в кровь?

Казалось, корзина наполнена свинцом. До вершины оставалась еще пара метров. Я карабкался из последних сил. Голова и все тело горели. Взревев от натуги, я отчаянным рывком взобрался на вершину и высыпал обрезки в общую кучу. И расплакался. Не знаю почему — видимо, слишком устал.

— Ты что там, реветь собрался? — окликнул меня Спартакус.

— Нет! — крикнул я в ответ.

— Вот и правильно. Плакать еще рано. Думаешь, легко будет справиться с Господином Смерть?

— Не знаю.

— Ты же не надеешься, что он просто так отдаст тебе маму? Как дают теплый шарф холодной зимой?

— Нет.

Спартакус пожевал нижнюю губу, черную в светлую крапинку. Взгляд его вдруг сделался мягким и задумчивым.

— А она так делала, твоя мама? — неожиданно спросил он. — Готовила тебе теплую одежду? Укутывала на ночь одеялом? Звала тебя домой, если ты слишком долго гулял?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Поступала она так? Отвечай!

— Да!

Спартакус кивнул.

— Значит, она тебя любила. Так же крепко, как ты ее.

Он замолчал. Кривая шея, толстый белый шрам, пятнистая шкура — он был такой некрасивый и такой печальный…

— Что ты видишь оттуда, сверху?

— Мусор.

— А если поднять глаза?

— Ели и горы.

— Это и есть Хресары, — сказал Спартакус. — А видишь дорогу, которая ведет к Трехрогой вершине?

Прищурившись, я посмотрел на высоченные, покрытые снегом зубцы серых скал. Среди них вилась тонкая, как нитка, тропинка. Я понял, что Антвон говорил правду: эта дорога трудная и опасная.