Евгений Морозов - Как росли мальчишки

— Спасибо, мальчишки! Спасибо. Молодцы-то вы какие!

Грач смущённо молчал. Лёнька хотел что-то сказать, но я побоялся — вдруг он попросит премию — и заблаговременно треснул его по шее.

Премию нам давать было не за что.

Дорогие наши матери. И всё-то они беспокоились за нас, как за маленьких. Старались сделать так, чтобы мы не уходили из их поля зрения, и вообще готовы были нас привязать возле дома, как бабка Илюшиха свою козу Розку.

Нам всегда было жаль козу, и мы ослабляли ей ременный ошейник. Догадливая Розка сразу же вынимала из него голову и начинала гоняться за нами.

Неблагодарная… Она один раз так поддела меня рогами, что кожа на животе лопнула. Вот что значит неразумное животное. И чем платит за свободу… Одним словом, бестолочь.

Хитрая Лёнькина мать тоже умудрилась нас привязать на пустыре, что за посёлком. Она расщедрилась и купила футбольный мяч: настоящий, кожаный и с резиновой камерой. Мы надували камеру поочерёдно через сосочек, потом натуго завязывали, зашнуровывали покрышку и шли на пустырь. Моя мать сказала:

— Всё, теперь обувки не напасёшься.

Но мы и босиком могли гонять футбол день-деньской и не уставали… Разве что под ложечкой иногда заколет — но это редко.

Плотник дядя Лёша Лялякин смастерил нам из осиновых жердей ворота, мы разметили поле. И даже болельщик у нас был за воротами — Розка.

Когда мы, забив гол, сильно орали, она тоже блеяла. И белёсые глаза её были испуганными. Она, наверное, думала, что где-то пожар или ещё что и потому так орут.

В эту весну на наш стадион пришла беда. Захотелось бабке Илюшихе посадить тут картошку. Захотелось — и всё.

Поселковые упрашивали её не трогать детского местечка. Тем более что вокруг земли сколько хочешь. Но бабка Илюшиха, что коза Розка — бесполезно ей что-то доказывать.

— Пустырёчек здесь ровненький, в самый раз для пахоты, — рассуждала она, — а дети обойдутся и без хвутболу, и без крику. И так вон с энтой игрой животную мою дурой сделали. И молока с неё теперь никакого.

— Зря только галоши ей в прошлом году вернули, — ворчал Лёнька. — Может быть, и правда простудилась бы. А то всю осень форсила в обрезках, и ничего.

Мы были вполне согласны с ним. И грустно смотрели, как зять бабки Илюшихи, лесник Портянкин вспахивает на серой худой Марке наше поле.

Впрочем, бабка Илюшиха не такая уж жадная. Оставила она нам, на своё горе, половину стадиона.

Играли мы теперь в одни ворота. Есть где такая игра или нет, но мы приспособились. И так же было две команды: в одной капитаном Грач, в другой — я.

А Лёнька — вратарь, у него для этого данные: он великий лодырь и не любит бегать за мячом. И звали мы его Антон Кандидов. Чтобы он старался, а не халтурил. Надо отдать должное — Лёнька не жалел себя на броски и, принимая мяч, падал, даже когда не нужно. Короче, всамделишный вратарь. И в перчатках.

Позади Лёньки ощетинилась колючей проволокой изгородь — за ней зелёная картофельная ботва. Иногда мяч улетал туда — в аут. Кто-нибудь самый проворный подныривал под проволоку и вбрасывал его в игру. Всё по правилам.

Бабка Илюшиха сначала пустила слух, что мы топчем картошку, потом говорила, что роем. И начала нести дежурство позади своей изгороди.

Худая и длинная, она могла часами наблюдать нашу игру и была неустанной и чем-то напоминала огородное чучело — недвижимая, как вкопанная. В одной руке у неё была берёзовая палка, в другой — топор.

Кто-то из мальчишек в Колькиной команде пошутил: теперь у нас два болельщика.

Но играли мы отныне осторожно. И если мяч всё-таки улетал в аут, то обеими командами бросались в нападение на колючую проволоку и спасали футбол. Бабка Илюшиха всё время запаздывала к мячу, так как была старой и тяжеловатой на бегу. Но зато она умеючи лупила нас берёзовой палкой, норовя попасть по ушам, — эдак больнее. И мы побаивались её не на шутку.

А топор в её руке был предназначен «хвутболу», который уж очень хотелось ей изрубить, даже грозилась:

— Доберусь до ево, потешусь!

Однажды нам здорово помог дядя Лёша. Он пьяный возвращался домой мимо бабкиной изгороди и выделывал ногами такие восьмёрки, и пел такую грустную песенку, что нам стало жаль его.

Мы маленькие, но знали, что дядя Лёша — инвалид войны. И жена не живёт с ним — уехала куда-то с детьми, а он с горя пьёт.

Вообще-то он не похож на несчастного, и добрый дядька, и любит нас, ребятишек. И частенько угощает пилёным сахаром. Нас всегда мучил вопрос, откуда он этот сахар берёт и куда прячет. И нельзя ли у него этот сахар стянуть. Ведь он взрослым ни к чему и, пожалуй, баловство. Да и для зубов вредный.