Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

Но хватит. Ученый должен держать свои эмоции в узде, как бы они его ни захватывали. Сильвиу поднялся, внимательно измерил температуру и, насколько это было возможно, глубину источника и пошел домой, чтобы в комнатной прохладе, развалясь на кушетке, поразмыслить обо всем, что он должен делать отныне и впредь. Кому сообщить об открытии и как сообщить? В общем, это нудные мелочи, которых можно было бы избежать, будь у него секретарша. Но разве можно спокойно думать, когда телефон трезвонит с таким упорством? И когда ты знаешь, что это не кто иной, как Мишу… Мишу, у которого на уме только футбол, марки, жевательная резинка, фотографии артистов… Ну так вот, этого Мишу следует раз и навсегда проучить!

Сильвиу бросился к телефону и, услышав голос Мишу, — потому что это был Мишу, он не ошибся, не зря же был готов держать пари, — резко сказал:

— Послушай, любезный, мне твои глупости надоели! Или ты бросишь детские забавы, или… У меня дела поважнее, понятно?

Он ждал, что на другом конце провода послышится отчаянный возглас или хотя бы вздох. Ничего подобного! Он услышал ясный и немного сюсюкающий голос приятеля:

— Сильвиу, ну что ты засел в доме!? Давай двинем в сад. Там труба с горячей водой лопнула. Механик дядя Фане пришел ремонтировать. Пошли смотреть!

ЭТОТ РАССКАЗ про трех мальчиков и про щенка, но нет, чтобы не соврать, у щенка здесь не очень-то много дел, он только однажды гавкнет, да и то слишком поздно, когда все уже кончится. Иначе говоря, щенок только для декора.

Так же, как и солнце в то январское утро. Так же, как тоненькое деревце, которое дрожало от страха, что весна никогда не придет. Так же, как скамейка под деревцем, на которой сидели и разговаривали три мальчика.

Разговаривали про то да про се, и вдруг один из них говорит:

— Мой папа — шофер. Он водит грузовик. В легковой машине он бы не поместился. Даже в кабине грузовика-пятитонки он сидит согнувшись. Но ему кажется, что согнувшись он сидит не потому, что слишком высокий, а потому что привычка. Он любит сидеть согнувшись, даже когда читает. То есть, когда учит уроки. В этом году он кончает вечернюю школу. Он и по воскресеньям учит, честное слово! Если в доме слишком шумно, он нахлобучит шапку и сидит, учит.

— И мой папа тоже учится, — сказал другой мальчик. — Он врач уже пятнадцать лет, а все еще учится. Приносит домой кучу книг и журналов. Мама сначала сердилась: «Пойдешь в кино?» — «Нет, мне надо учить!». — «Нас Думитреску на обед пригласили.» — «Я не могу пойти. Надо учить.» А потом перестала сердиться. Пускай учится, если ему нравится.

— Мою маму вы знаете, — сказал третий мальчик. — Когда я родился, она в ботанический сад простой работницей поступила. У нее и четырех классов не было. А сейчас она — техник-садовод. И тоже все еще учится. Когда она спрашивает у папы: «Приготовить тебе белый соус?», папа смеется: «Да, с аспарагусом!» Это потому, что когда она однажды готовила этот соус и читала что-то про аспарагус, книга упала в кастрюлю. Когда у нее нет времени днем, она учится ночью, правда!

Где-то загудел фабричный гудок.

— Смотрите-ка! Уже двенадцать! — сказал первый мальчик. — Как быстро пробежало утро…

— Да, — сказал другой. — А мы боялись, что если пропустим уроки, то нечего будет делать…

— А вот совсем не скучали, — сказал третий.

И только тогда, да, тогда, в конце истории щенок гавкнул. Почему так поздно, не знаю. Думаю, он и сам не знает. Это был бедный, взъерошенный щенок, что с него спрашивать? Но не на этих ли трех мальчиков он гавкнул? В рассказах все возможно…

ЖИЛА-БЫЛА ЧЕРЕШНЯ, которой надоело давать черешни. Рядом с ней в саду слива давала сливы, яблоня — яблоки и даже алыча, совсем еще маленькая, даже в детсад не ходила и думала, что самолеты это большие вороны, а мухи — маленькие самолетики, да, даже алыча и то давала алычу. И только черешне надоело давать черешни. Весть об этом, разумеется, быстро распространилась, и к черешне хлынуло много озабоченных, важных людей.

Прибежал к черешне даже старый академик-доктор-профессор-доцент, заведующий кафедрой блинчиков с черешневым вареньем и автор всемирно известного труда под названием «Почему делают из черешни сережки, а не из сережек черешни». Старый академик долго беседовал с черешней, которой надоело давать черешни, и ушел, горестно качая головой. Он спросил у черешни, почему она больше не хочет давать черешни, и та вполне убежденно ответила: