Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

И наконец, прошлым летом еще один мальчик вырезал складным ножиком на скамейке:

А теперь, осенью, в лагере нет никого. Даже скамейки. Кто-то, может, ветер, может, дождь, а может, и ветер и дождь, написал на песке, где она стояла:

«Здесь была скамейка. Чудная скамейка. И как-то так получилось, что ее съел складной ножик…»

Лето кончилось. Давно. Даже я забыл, когда оно кончилось.

ЭТО СЛУЧИЛОСЬ в тот день, когда ему исполнилось десять лет. Могло бы, конечно, случиться и вдругой день, но он точно помнит, что тогда, в тот день Матильда принесла ему леденцов, он вышел, во двор, засунул кулек с леденцами в карман и вдруг услышал:

— Эй, старик! Ну-ка поди сюда!

Ему понравилось, что его назвали «Старик», и он улыбаясь подошел к малышку, который окликнул его и который был на год — на два старше, на два — три пальца выше и носил забавную кепку, похожую на зеленую кастрюльку, только без длинной ручки.

— Чего тебе?

Глаза из-под зеленой кастрюльки без ручки несколько раз мигнули, потом владелец зеленой кастрюльки без ручки немного откинул голову назад, причмокнул губами и спросил:

— Ну-ка, брат мой, Ягненок, скажи, откуда я тебя знаю?

— Едва ли ты меня знаешь, — ответил он. — Я не Ягненок.

— Знаю. Это мой трюк. Я всех называю «Брат мой, Ягненок». Всех зову Ягненком, чтобы не называть Волком… Смешно, правда?

Он не засмеялся, хотя этот трюк показался ему, как и кепка, очень забавным.

— Едва ли ты меня знаешь, — сказал он еще раз.

— Может…

— Никаких может, брат мой, Ягненок, я вспомнил, откуда. Прошлой осенью… на стадионе «Динамо»… Перед матчем со «Звездой»… Помнишь? Ты сидел на газоне, рядом со мной, когда подошел Думитраке… Думитраке, этот мопс из национальной сборной… Он подошел ко мне, хлопнул по плечу и сказал: «Ну, брат, сегодня я из твоего слова не выйду. Буду играть сдержанно, ждать решающего удара и прорву центр защиты, как ты советовал.» Что ты на меня так смотришь? Хочешь доказательства? Вспомни результат. Динамовцы выиграли со счетом два-ноль.

— Наверное, ты ошибаешься, — сказал он. — Мы живем в Бухаресте всего-то с начала этого года. Я из…

— Знаю. Не говори, я и так знаю, ты — из Констанцы. Там я тебя и встречал. Э-э-э, я тебя не забыл, брат мой, Ягненок! Помню, прошлым летом… на пляже… Ты как раз собирал ракушки, когда я спас того утопающего мальчишку. Ну и было дело! Все заливаются, героем меня выставляют. А я смотрю на них, меня смех разбирает. Не герой я, братцы, говорю, только плавать умею как рыба да выносливость у меня — будь здоров! Но, кажись, и ты, брат мой, Ягненок, тоже про героя трепался. А? Ну что ты на меня так смотришь? Хочешь доказательства? Тот мальчишка, которого я спас, и сейчас мне пишет, благодетелем называет, спасителем.

— Но я не из Констанцы. И потом, летом я в Хомороде был, в лагере.

— В Хомороде? Так бы и говорил, брат мой, Ягненок! Вот ведь какая штука! В Хомороде… в августе… в тот вечер… когда костер жгли! Помнишь? Еще медпункт чуть не загорелся. Ну и история! Подумаешь, великое дело, что я бросился в огонь и потушил! Потушил — ну и ладно! К чему было тому журналисту приезжать да писать про меня? И тому, из телевидения, снимать? Но зачем я у тебя-то спрашиваю? Как будто ты вместе с другими тоже не твердил: «Брось, не строй из себя скромника! Уж коли достоен — все!» Да что ты на меня так смотришь? Хочешь доказательства? Видишь этот шрам? Теперь уже ничего не заметно, но он у меня с тех пор.

— Очень жаль, но в Хомороде я был в июле. В июле, а не в августе.

— Да? Странно, брат мой, Ягненок.

— И я из Ясс приехал.

— Ну и что? Не расстраивайся! Я тебя оттуда и знаю. Помнишь? Однажды… В саду Копоу… осенью… Под липой Эминеску… И вдруг разразилась гроза! Липу чуть не сломило. Но ты бросился, поддержал ее. И поддерживал, пока гроза не прошла. А потом ну и было!.. Телевидение… Интервидение… Кино… А ты…

— Я? Это не я…

— Нет, ты, брат мой, Волк! Что ты на меня так смотришь? Хочешь доказательства? Липа и сейчас стоит на месте, целехонькая, а Эминеску — по-прежнему наш великий поэт.

ЧТО ОН СДЕЛАЛ прежде всего в создавшемся новом положении? Принял решение не отвечать на телефонные звонки. Сильвиу зажал уши и не поднимался с кушетки. А телефон звонил, звонил. Сильвиу, развалившись, сидел не двигаясь и глядел на серое пятно на белом потолке, посаженное вантузом его пистолета. Он догадывался, кто это звонит. Догадывался? Не точно. Знал! Был уверен! Десять против одного, что это не кто иной, как Мишу. Но о чем ему говорить с Мишу? О чем еще говорить с Мишу? Опять о футболе? Или о марках? Глупости! Ребячьи забавы! Он теперь не такой человек, чтобы с ним говорить о шансах «Прогресса» остаться в классе «А».Достоинство мешает ему менять две «Шотландии» на одну «Японию» или новенькую «Монако» на старую «Гондурас» с жевательной резинкой впридачу. Если бы Мишу мог (но не может!), если бы ему хватило ума (но не хватает!) и если бы он обладал (но не обладает!) тем, что называется увлеченностью, самоотдачей, а с другой стороны — способностью отказаться от мелких удовольствий (футбол, марки), он бы мог позвонить в другой раз.