Октав Панку-Яшь - Долго еще до вечера?

А потом, разумеется, наступала грустная суббота, суббота, которая хныкала, что кто-то дал ей леща и к тому же взъерошил ее аккуратные, блестящие от бриллиантина волосы. Все было в том, что в субботу я ждал воскресенья — и только мне одному известно, как я его ждал — посмотреть на меня, так можно было подумать, что я жду, по крайней мере, полного обещаний и грез понедельника.

В воскресенье — теперь-то это мне кажется слишком! — я думал о том, что мне делать с яблоком в понедельник, съесть или, наоборот, сохранить.

И каждый понедельник я оставлял яблоко на вторник.

Просыпаясь во вторник, я был счастлив, что яблоко у меня в руках, что никто его у меня не отнял, что, хотя сегодня и вторник, как все вторники, никто на него не зарится или, во всяком случае, не показывает виду, что зарится.

И так наступала среда — обычно от вторника до среды всего одна ночь, меня одна ночь не пугала! наступала, как я уже говорил, среда, я вскакивал с постели, брался за тысячу дел, забывал, что сегодня среда, чтобы проснуться в четверг и начать все сначала, забыть, что сегодня четверг, но очень хорошо помня, что на другой день будет пятница.

Что за красота — пятница! Всегда самая чудесная пятница из всех дней, которые так называются, и мне нравилось думать, что так называются все дни, даже те, что не были пятницей, вплоть до тех, которые назывались субботой.

Ясно, что таким образом мне не трудно было дожить до субботы. До субботы, когда ты чуть-чуть устал, когда обнаруживаешь на ладони нечто похожее на мозоли, мудрые люди даже не сомневаются, что это мозоли, чему же другому и быть, когда следующий день — воскресенье, понимаете? — вос-кре-сень-е!

Честно признаюсь, в воскресенье я бы ни в жизнь не съел яблоко, не откусил бы ни крошечки, хоть осыпьте меня золотом, не оборвал бы и не помял черешок, если бы даже вы дали мне его даром.

Когда я был маленьким, кто-то подарил мне яблоко.

Нет, я серьезно. Как вы могли вообразить, что у меня его нет и сейчас?!

ЖИЛ-БЫЛ СЛОН, а если бы не жил, я бы про него и писать не стал.

Жил-был слон, и дом его был в зоопарке Бэняса. Оттуда он видел аэропорт, знал, когда улетает самолет в Яссы и когда прилетает из Арада, видел даже антенну на верхушке телевизионной башни и спрашивал себя, как и многие другие слоны, отчего это так мало телепередач для детей. Ему очень нравилось все, что он видел, он хорошо ел, хорошо спал, у него были приятные воспоминания об африканской саванне, где он родился и в детском саду для слонят узнал две неопровержимые истины: первая, что пальмы не родят обезьян, и вторая, что у жирафов шея длинная потому, чтобы можно было достать до головы.

Школу он окончил уже в Бэнясе, его учителем по арифметике был попугай, который очень точно считал до девяти, но десять не мог произнести, вместо десяти говорил «нокаут», потому что он много лет жил в доме боксера, а боксеры так говорят вместо десяти, когда лежат на полу и в глазах у них мелькают синие-зеленые звездочки. По ботанике он был несколько слабее, привык сначала проглатывать сено и морковку, а уж потом описывать, как выглядят и к какому семейству растений они относятся. Зато по географии у него были самые высокие отметки, разумеется, прямо пропорциональные его высоте и убеждению, что Южный полюс должен находиться на юге, а Северный полюс стал бы просто посмешищем, если бы не находится на севере. В общем, это был слон, которому есть чем похвастаться, но он, знаете, не любил хвастаться, не нравилось ему это, совсем не нравилось.

А я приходил к нему и начинал хвастаться:

— Я написал замечательную сказку, ребята хохочут, за животики держатся, когда читают ее. Эту сказку каждый день передают по радио, в журнале «Луминица» напечатали, директор издательства звонит мне через каждые пять минут, просит напечатать ее, переводчики из сто одной страны телеграфируют на сто одном языке: «Дайте нам вашу сказку, горим нетерпением перевести, чтобы она обошла весь свет.» Ну, что скажешь?

Слон смотрел на меня и ничего не говорил.

Приходил к слону мальчик и начинал болтать:

— Сегодня я опять получил десятку; учитель просто рыдал, что не может поставить одиннадцать или даже двенадцать, ребята сфотографировали меня с дневником в руке, и директор школы хранит мою фотокарточку в нагрудном кармане. Ну, что скажешь?