Владимир Коротеев - Дети лихолетья

Только в крыше вокруг прожженного отверстия, куда он сбрасывал снег, тлели обуглившиеся доски. Но вот огонь снова, прожигая шинель, вырвался наружу.

— Песок давайте! — крикнул дядя Вася.

Четверо красноармейцев притащили тяжелый ящик с песком, подняли и перевернули на бомбу, та сразу потухла.

— Вот и все, — сказал дядя Вася устало — Всего-то и потерь: шинель. А ты как на крыше оказался, пацан? — спросил он Шурку.

Тот ответил, что дома холодно, вот и пришел хоть щепок каких набрать.

— Захотел согреться, попал прямо на огонь, — улыбнулся дядя Вася. — Пошли со мной.

Остановились около нового сарая.

— Ты тут постой, — сказал дядя Вася, открыл дверь, вошел внутрь.

Полетели из сарая обрезки досок. Шурка их собрал целую вязанку, поблагодарил старшину, бодро зашагал домой… Всю дорогу он думал о том, как тихонько придет домой, мама с Вовкой проснутся и удивятся: как тепло в комнате.

Но они не спали. Мама повязывала голову платком, на ней были ватная куртка и сапоги. Собиралась на дежурство в госпиталь. Вовка, закутавшись в одеяло, сидел на кровати.

— Ты почему ушел самовольно? — встретила она Шурку. — Ушел-то в самую бомбежку!

— Какая бомбежка? Всего-то один самолет прилетел. Его тут же и сбили.

Ему так хотелось рассказать о зажигательной бомбе, о том, что и он тушил ее, но лишь радостно произнес:

— Зато во сколько дров принес!

В полдень Шурка и Вовка всегда выходили встречать почтальона. Но очень часто девушка проходила мимо, разводя руками, как бы говоря: «Ничего, ребята, вам нет». Но третьего февраля она издали помахала им письмом.

Шурка тут же, на улице, развернул треугольник. Читал вслух.

«Здравствуйте, дорогие мои Шурик и Вова! Очень и очень хочется повидать вас. Мама пишет, что вы стали большими, особенно Шурик. Радует меня, что вы помогаете маме.

Дела у нас, в Сталинграде, идут хорошо. Еще немного — и последние фашисты будут уничтожены в нашем родном городе. Они окружены, и помощи им уже не дождаться. В бою после Нового года меня слегка зацепила пуля. Но вы не тревожьтесь. Зато фашистов мы тогда поколотили здорово. Не скучайте, помогайте маме и лучше учите уроки. До свидания, мои мальчишки. Крепко, крепко вас целую.

Гвардейский привет передают вам мои товарищи по полку. Им очень понравились ваши рисунки».

— Бежим к маме в госпиталь, — сказал Шурка.

Госпиталь размещался в каменном одноэтажном здании. До войны это был сельский Дом культуры. Мама с тетей Полей, тоже медсестрой, прибивали над входом большой лозунг: на нем было написано красными буквами: «Да здравствуют героические защитники Сталинграда!»

— Мама! — закричали дети издали. — Папа письмо прислал!

Евгения Михайловна спрыгнула с табуретки и, выронив из рук молоток, побежала навстречу. Торопливо читала письмо, прижимая Шурку и Вовку к себе. Заплакала.

— Не надо, мам, — просил Шурка. — Ну, не плачь.

— Не буду, не буду, — улыбнулась она сквозь слезы. — Сегодня фашисты в Сталинграде сдались. Сейчас в госпитале будет митинг. Пойдемте со мной.

В большой палате госпиталя (раньше это был зрительный зал) было много раненых, они сидели на койках, на табуретках и даже на подоконниках.

— Подкрепление прибыло к нам, — весело встретили красноармейцы Шурку и Вовку.

— Какой же род войск? — нарочито серьезно спросил молоденький боец с перевязанной рукой.

— Да истребители же! Пилоты! — сказал другой, с забинтованной головой. — Это те истребители, которые за столом с ложкой, — улыбаясь, добавил.

Последние его слова потонули в смехе красноармейцев. Ребята стояли, смутившись, краснели аж уши.

— Идите сюда, хлопцы, — подозвал их к себе пожилой военный. — Вы не обижайтесь на них, шутят они.

Он положил руки на плечи ребят, громко и торжественно произнес:

— Товарищи! Вчера отгремели последние выстрелы в Сталинграде! Город весь разрушен, не осталось ни единого целого дома.

«Где же мы теперь будем жить?» — подумал Вовка и дернул брата за рукав. Но тот нахмурил брови и показал кулак.

— Ни крови своей, ни жизни не пожалеем мы за Родину нашу и за них вот, — оратор посмотрел на Шурку и Вовку. — За детей наших!

Затем слез с подоконника красноармеец, который шутя назвал ребят «истребителями», сказал:

— Я уничтожил десять немецких танков и не одну сотню фрицев. Пока жив, буду их бить. А проживу я еще долго назло Гитлеру. В танке я горел огнем, да вот не сгорел. И не сгорю, не сгорю до полной нашей победы над фашистами!