Владимир Коротеев - Дети лихолетья

Ночью мороз усилился, стекла маленьких оконец сплошь покрыл густой иней.

Печурка давно остыла: щепки кончились еще днем. Даже чай к ужину не могли согреть: пили его чуть теплым, с кусочком хлеба. Вовка забрался к матери на кровать, накрылся байковым одеялом и, закрыв глаза, проговорил:

— Дома у нас и без дров тепло было…

Шурке не спалось. Он раскрыл, присев за столик, тетрадь (тоже самодельную), на обложке которой было написано: «Рисунки Александра Игнатьева, ученика 5-го класса Сталинградской школы № 50». Достал из кармана четыре цветных карандаша, более чем до половины уже источенных. Принялся рисовать при тусклом освещении светильника, сделанного из гильзы патрона крупнокалиберного пулемета. Шурка любил рисовать, бумагу он доставал на аэродроме у техников, в нее завернуты были приходившие приборы для оснащения самолетов. Вот на листе его рука набросала большой пятиэтажный дом, кусочек набережной. Здесь они жили. Закрыв глаза, он, напрягая воображение, поднялся по широкой лестнице на третий этаж, вошел в квартиру. Услышал голос отца:

— Шурик, вставай. А то я один уйду.

Он тут же вскакивает, одевается, берет удочку, вместе с отцом спускается к Волге. Утро знобкое. Вельветовая курточка совсем не греет. Он дрожит. Хочет сказать отцу, что замерз. Но рот никак не раскрывается. Он силится.

— Па-а-па! — вскрикивает, наконец, Шурка и… просыпается.

«Надо же… Так быстро заснул за столом», — удивляется он.

Ежится от холода. «Пойду лягу под одеяло», — с этой мыслью бредет к скамейке, которая, хоть и не широка, но была его местом для ночлега. Он посмотрел на кровать: Вовка поджал ноги к самому подбородку, спрятал голову под подушку. Маме тоже было зябко: она согнулась под легким одеялом.

«Чем-то печку надо протопить», — засела ему в голову думка. Он оделся, решительно шагнул к двери. Стояла лунная ночь. В поселке было тихо, лишь с аэродрома глухо доносился гул. На этот гул он и пошел. Снег хрустко скрипел под ботинками, мороз колко щипал лицо. Впереди под лунным светом четко замаячили черные кресты кладбища. С братишкой ходили они через него десятки раз без всякой боязни. Но то было днем. Сейчас же Шурке стало страшно. Ему казалось по мере приближения, что большой крест шатается под лунным светом, как в повести Гоголя «Страшная месть»…

Но тут пронзительно завыла сирена на аэродроме. Шурка вздрогнул. Небо прорезали яркие лучи прожекторов. Он остановился и стал следить за лучами, которые, как длинные шпаги, скрещивались, а то и расходились в разные стороны, гасли и снова вспыхивали. Но вот они заметались, затем собрались в пучок, высветив в небе самолет. Открыли огонь зенитные орудия. Снаряды разрывались почти рядом с самолетом. То, что это был фашистский, не вызвало в душе Шурки сомнений, причем, когда он услышал воющий гул, определил, что это «юнкерс». Тут самолет накренился на левое крыло, стремительно пошел вниз, исчез из лучей прожекторов…

— Есть! Сбили! Сбили! — захлопал рукавицами Шурка.

Но это был маневр вражеского летчика. Один за другим взлетали наши истребители. «Юнкерс» попал вновь в лучи прожекторов… Он уже был на подлете к аэродрому, чтобы сбросить бомбы. Опять ударили зенитки. Самолет вспыхнул, осветив ярким светом пламени село и аэродром, пронзительно ревя моторами, круто пошел вниз, оставляя шлейф дыма. Но все-таки фашистский летчик успел сбросить бомбы. Рвались они совсем недалеко от места, где был Шурка, упавший в снег за могильным холмиком. Визжали осколки над ним. А затем наступила тишь.

Шурка хотел было встать, но тут раздался взрыв, от которого тряхнуло землю под ним. Это взорвался упавший самолет. Шурка поднялся, отряхивал снег. Посмотрел в сторону аэродрома. Там, как раз над мастерскими, заплясали яркие огоньки. Он сорвался с места и помчался к мастерским. В голове стучала мысль: «Там ведь отремонтированный вчера самолет». Мальчишка проворно вскарабкался на крышу ангара, прикрывая лицо руками, стал ногами отгребать и толкать снег на огонь, вырывающийся из небольшой дыры. Послышался топот ног бегущих к ангару людей. Неожиданно громкий окрик:

— А ну слазь!

Шурка скатился с крыши прямо в глубокий сугроб. Он слышал, как со скрипом распахнулись двери ангара, и тот же голос (теперь он узнал, что этот голос дяди Васи), что крикнул на него, тревожно произнес:

— Зажигалка!

Когда Шурка подбежал к воротам, увидел в глубине ангара яркую струю огня, бьющую вверх. Дядя Вася набросил на зажигательную бомбу свою шинель, наступила темень.