Владимир Коротеев - Дети лихолетья

…Мишка Зюзин жил с матерью в таком же опечке, как и Игнатьевы. Но Зюзины эвакуировались из Сталинграда месяцем раньше, до того, как город начали массированно бомбить. Добирались они сюда не пешком, а на машине, поэтому привезли с собой кое-какое имущество, одежду.

— Зюзины богатей нас живут, — рассказывал Вовка, когда однажды побывал у них.

Ходил он к ним просить соль. Мишкина мать, полная женщина, дала Вовке щепотку, но отвернувшись, сердито пробуркала:

— Понаехали тут всякие, ничего своего за душой не имеют…

После этого Игнатьевы к Зюзиным никогда больше не ходили.

…Дорогой Вовка долго молчал, насупившись. Затем выдал брату:

— Зря ты Зюзе по морде не надавал… И щепки зря разрешил собрать.

— Не жадничай… У них ведь холодно дома, как и у нас.

— Я не жадный! — чуть не вскричал Вовка. — Зюзя — вот кто жмот. Помнишь, осенью нашел он обойму патронов. Пять штук! Новеньких! Как я выпрашивал у него?! Дал хоть один? Фигу!

— Да оба вы жадные, — снисходительно ответил Шурка.

— Добрый какой нашелся!

И тут же Вовка побежал к зданию поссовета. На стене висел огромный плакат.

— Шуренок, иди сюда!

На плакате красноармеец острым штыком насквозь пронзал похожего на паука фашиста. «Смерть фашистским захватчикам!» — гласила крупная красная подпись внизу плаката.

— У-у-у, гад какой! — с ненавистью ткнул кулаком Вовка в фашиста. — Такой вот и Зою Космодемьянскую повесил.

— Мы его сейчас тоже повесим, — сказал старший брат, сбросив мешок на снег. Он достал из кармана огрызок карандаша, ловко пририсовал на шее фашиста петлю.

— Вот так ему!

Далее им встретилась колонна красноармейцев. Командир подал команду: «Запевай!»

Грянула известная каждому советскому человеку песня:

Ее, эту песню, передавали каждый день по радио. Своего у Игнатьевых, да и у других жителей, не было. Собирались в центре села, где на столбе висел большой квадратный репродуктор. Слушали сводки Информбюро, передачи.

— Эх, мне бы винтовку, — вздохнул Вовка, глядя вслед удалявшимся бойцам Красной Армии.

— Винтовку? Тебе?! — насмешливо откликнулся Шурка. — Да ты и не подымешь ее. А если выстрелишь, тебя так толкнет прикладом — на километр улетишь.

— Сам сначала стрельни, потом говори. Задаешься, Шуренок, больно! — Вовка с трудом взвалил мешок на плечо. — Теперь я понесу, понял? А то ишь: Вовка все маленький…

Он, шатаясь под тяжестью, засеменил к дому.

— Упадешь, — засмеялся Шурка.

Но Вовка упрямо дотащил мешок, протиснулся в дверь, гордо сбросил его у печурки, вздохнул глубоко, снял шапку, по-взрослому рукой вытер капельки пота со лба.

— Отдохни, сынок, устал, измучился, мой помощничек, — засуетилась мама.

Шурка улыбнулся:

— Еще бы не измучиться: почти половину пути нес.

Вовка, напыщенный от удовольствия, возразил:

— Ну, уж так и половину…

— Будем готовить обед, — сказал Шурка, разжигая щепки в печурке. — Вовка, живо кастрюлю!

Суп Шурка варил сам. Дело простое: насыпал в кипящую воду пшена, сушеного картофеля, щепотку соли — и пусть себе варится. Печурка была маленькая: еле примостились на ней кастрюлька и чайник. Пока вода грелась, Шурка скомандовал:

— Теперь давай уроки делать.

Сели за скрипучий маленький столик, тетради, учебники достали. Тетрадями трудно было назвать то, в чем они упражнялись по русскому языку, по арифметике: листочки желтой оберточной бумаги были сшиты по одному из краев черными нитками.

Вовка сидел за столом в пальтишке, он все не мог отогреться. Решив несколько примеров, отодвинул тетрадь. Прошептал:

— Шуренок, я есть хочу, мочи нет.

— Подождешь. Еще не кипит.

Вовка огорченно вздохнул. Он взял ложку, нетерпеливо стал чертить ею по крышке стола.

Наконец вода закипела, Шурка заправил суп.

— Не могу больше ждать, — чуть не хныкал Вовка.

— Что ты ноешь? Не сварилось еще.

Мама молчала, продолжала вязать носок, смахивая незаметно для детей слезу.

Шурка достал три алюминиевые миски. Вовка уже убрал со стола учебники, тетради, сидел в нетерпении с ложкой, сжимая напряженно ее в кулачке. Первую миску с супом Шурка поставил маме, присевшей к столу. Она отодвинула ее Вовке, который, не отрываясь, смотрел голодными глазами на варево. Но он пересилил себя, решительно двигая миску к маме.

— Мам, ешь сама. Мне вон Шуренок уже наливает.