Сергей Григорьев - Зуёк Койзмэн и кок Асей

Джимми попрежнему носился по трапам полируя поручни рукой: гулльские моряки не теряют аппетита и в штормы. Однако, некоторые из команды теряли самообладание…

Сменяясь с вахты, весь облепленный мокрым снегом, машинист палубной лебедки сказал коку Джимми:

— Выпей, мальчик, стаканчик пунша — ты совсем зеленый. Это оттого, что ты нам давно не читал, Пелл-Мэйль"…

Не успел Томми прибавить, как хотел:

— Ты сейчас упадешь.

Джимми покачнулся, все у него в глазах позеленело, и стакан и бутылка полетели бы из его рук на пол кают-компании, если б их не подхватил Томми. Он подхватил и Джимми, посадил его на скамью и влил ему в рот глоток спирта.

Джимми очнулся… Туман в глазах пропал… Томми весело подмигнул коку, выпил и сказал:

— Привыкай, старина… Так никаких новостей?

— Толстый Джонни завладел ключом!..

— Старая йоркширская свинья… Хорошо, — он хозяин корабля, но он не хозяин эфира — радио принадлежит всем… Мы это посмотрим, мальчик.

Тралить в такой шторм было невозможно; трал убрали; люки наглухо закрыты; но № 213 идет курсом на полночь. Толстый Джонни надеется, что шторм минует… Было похоже на бунт, когда в рубку шкипера явился зеленый от качки Джимми, а с ним в замасленной куртке Томми. Джимми сказал дрожащим голосом:

— Мистер Найт, позвольте ключ от радио.

— Что? — переспросил шкипер…

— Да, Джонни, — сказал Томми, — дай мальчику ключ. Пусть послушает, нет ли в мире чего новенького. Мальчик совсем позеленел от скуки…

Джон Найт — или что то же Толстый Джонни — сказал просто и кратко:

— Нет.

И вынув из ящика стола револьвер, положил его в карман куртки…

— Нет? — переспросил Томми.

— Нет.

— Пойдем, мальчик.

Джимми и Томми ушли.

После этого разговора через пять минут обнаружилось, что у правой машины перестал работать воздушный насос. Держаться в море в шторм при работе одного левого винта судно не могло. Ближайший норвежский порт Киркенес — более десяти часов ходу. Чиниться в море в такую бешеную качку нельзя. Поднявшись вверх, механик доложил все это Джонни сухо и спокойно.

В море — "по тиши ветер, по ветру тишь".

Не успел зуёк Кузьма и "первый спень заспать", как проснулся от привычного толчка сапогом в бок. Он уж и спал согнувшись, чтобы удар сапога так не пришелся в причинное место. Скинув одеяло с головы, Кузьма продрал глаза, дивясь перемене. Дерево шняки вставлено на свое место, в бабку. Прапор на кончике мачты, сделанный из распластанного крыла морского попугая, трепещет перьями. Вода зажила: поет, покрылась пеной. "Закипела в море пена, будет ветру перемена". На встоке небо чернетью затянуло. И корщик забухмарился.

— Крутой ветер падет с пылью! Слышь, атва кричит…

Над шнякой вились и кричали атвы — буревестники седого океана. "Атва белью пройдет, бухмарь беть [11] Бейдевинд, попутный ветер. наведет". Все приметы слагались за то, что скоро грянет шторм с полночи… Потому-то и разбудили зуйка — хоть по правилам промысла ему и не полагалось "тряску трясти" — вытягивать снасть из воды.

— Ладно зенки пялить, надевай тяглы — приказал ему Бодряной.

Весельщик был уж в веслах, тяглец втихомолку ругал корщика:

— В коево еретика в самую выть тряску трясти! Аюкла проклятой! [12] Аюкла — лапландский бес. Тяни ты, зуй!

Кузьма надел тяглы и вдвоем с тяглецом взялся подтягивать шняку к кубасу, который размахивал флажком, прыгая с волны на волну.

— Ишь ты, архангельской! — вслух бранил тяглеца корщик: выть обронить боишься. Только бы вам исть! Верно говорят: город архангельской, а народ дьявольской!

Вода была в ту пору прибылая. Вдоль берега с заката на веток катилась приливная волна, а ей навстречу завязывался нордовый ветер. Течение сильнее ветра, и весельщику приходилось трудно: стиснув и оскалив зубы, он греб подергой — короткими ударами рук, почти не нагибаясь и не откидываясь… Вынули голоменный кубас и якорь — пошла бечева яруса с крючьями. Кузьма увидел в бутылочно-зеленой с кипенью поверх воде сначала белое смутное пягно, потом оно всплывало, яснело — вьется рыба платом на крюке. "Палтусок попался", — сказал Кузьма корщику. Вдруг мелькнула в глубине серая тень, рвануло из рук бечеву, и палтуса как не было…

— Акула пришла! — крикнул корщику тяглец, показывая ему обрывок снасти без крючка…

— С чего это, андели! Одна беда, видать, не живет! Побезтужыесь, земнородные!..

Корщик с беспокойством оглянулся. Ветер засвистал о дерево шняки. С полуночи по морю быстро катилась темной стеной бухмарь. Солнце померкло. Вмиг налетев, бухмарь поседела, побелела и обдала пловцов секучей острой пылью: нельзя было понять, что это — снег иль дождь, иль брызги с волн.