Юрий Яковлев - Дорога в Сокольники

Владимир Ильич любил спать при открытом окне. Даже зимой, если хорошо топили, приоткрывал форточку. Он любил просыпаться от согласного хруста шагов и песни кремлевских курсантов. Их молодые голоса волновали его. И хотя они пели «И как один умрем…», сильнее хотелось жить.

Зимой девятнадцатого года Владимиру Ильичу пришлось отказаться от своей привычки — дров не хватало, надо было беречь тепло. Однако, поднявшись утром, непременно подходил к окну, открывал форточку, и грудь наполнялась морозным воздухом.

Обычно в эти мгновения за его плечом появлялась Надежда Константиновна и напоминала о простреленном легком. Сегодня же ее не было рядом, и можно было дышать сколько угодно. Но Владимир Ильич потер руки и поспешно отошел от окна.

Последнее время Надежда Константиновна чувствовала себя плохо. Она перенесла вторую операцию, и врачи настаивали на длительном отдыхе в санатории. Но где найти в России санаторий в суровом 1919 году?

На помощь пришел старый друг — управляющий делами Совнаркома — Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он разыскал в Сокольниках лесную школу и уговорил Надежду Константиновну незамедлительно отправиться туда.

Там, на Шестом Лучевом просеке, было так тихо и покойно, что из чащобы Лосиного острова забредали доверчивые лоси. А голоса детей и их веселая возня не мешали Надежде Константиновне, а напротив, успокаивали ее. В семье Ульяновых трогательно любили детей.

Сегодня Владимиру Ильичу особенно не доставало Надежды Константиновны: накануне из Германии пришло известие о гибели немецких коммунистов Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Роза, Карл — верные товарищи! Карл был сердцем германской революции, Роза — ее умом.

Владимир Ильич невольно подумал, что такое вполне могло случиться и с ним самим летом семнадцатого года, если бы сыщикам удалось напасть на его след. Но шалаш на болотистом берегу Разлива, стог сена, коса-литовка и пропуск на имя сестрорецкого рабочего Иванова, как шапка-невидимка, скрыли его от врагов. Он остался в строю, а вот Роза и Карл…

В прохладной комнате чай быстро остывал, и Владимир Ильич пил его торопливо, частыми глотками. Легкий, как осенний листок, ломтик хлеба и жесткая котлета — весь его завтрак — не требовали много времени.

Допив чай, Владимир Ильич снова подошел к окну. Мела поземка. День рождался серенький, низконебый. И красноармейцы с их неизменной песней так и не появились.

Владимир Ильич надел пиджак и направился к двери. Тут-то он и вспомнил, что сегодня 19 января и что он обещал приехать на елку в лесную школу, дал слово ребятишкам. Эта мысль просветлила его, словно любимый праздник собственного детства дохнул в лицо знакомым ароматом свежей хвои и замерцал огнями стеариновых свечей.

«Надо бы раздобыть молока для Нади», — подумал Владимир Ильич и вышел в коридор.

Уже больше месяца Надежда Константиновна жила в лесной школе в угловой комнате на втором этаже, куда вела деревянная винтовая лестница.

Обстановка была скромной: кровать, похожая на больничную, рядом тумбочка, под кроватью плетеная корзина с бельем, два стола — рабочий и обеденный, венские стулья с гнутыми спинками, кафельная печь.

Когда Надежда Константиновна впервые переступила порог этой комнаты, то с трудом добралась до постели. Легла, закрыла глаза и подумала: больше не встану. И вдруг за стеной послышались шум, гам, топот ног — это воспитанники лесной школы лавиной скатывались с лестницы. Надежда Константиновна открыла глаза, приподнялась на локте, и на губах затеплилась слабая улыбка.

Дети сразу почувствовали в Надежде Константиновне друга и частенько, тайком от воспитателей, пробирались в ее комнату. Предметом общего ребячьего интереса было «тигровое» одеяло. Дети с опаской поглаживали мягкий рыжий ворс с черными полосами и спрашивали: