Олег Сенцов - Жизня

Каждый вечер происходил отточенный до нюансов и практически возведенный в обряд разговор о посуде:

— Люся, иди, я помою посуду.

— Да я помою, что тут мыть.

И так каждый вечер, каждый день, и так во всем — тихое молчаливое неприятие и терпение, а не уважение и терпимость. А бабушка не обижалась. Она выросла и прожила всю жизнь в деревне, читала по слогам, была простой, не очень умной, немного толстой и старой, к тому же она стала хуже слышать. Здоровье у бабушки было хорошее, она практически никогда не болела, однако на здоровье жаловалась часто, особенно на сердце, — но это никого особо не беспокоило.

А потом в один тихий летний день ее сын умер, и она сидела на скамейке во дворе каменного дома и плакала; глаза были красные, а ладони постоянно хлопали по коленкам. Вечером пришли люди, все ее жалели, их было много. Они жалели всю эту семью, в том числе и бабушку, и ей было приятно, что на нее обращают внимание.

Жызня пошла дальше. Она не закончилась. Жизнь вообще никогда не заканчивается, даже если кто-то из нее уходит.

Бабушка начала чаще забывать имена и даты, чайник на огне, открытые воду и газ. Она не стала чаще болеть, но стала себя хуже чувствовать, еще сильнее постарела и создавала все больше проблем. Внук давно уже жил в городе, правнук подрос и ходил в школу, он еще меньше других интересовался делами бабушки. А она жила одна (точнее — вдвоем с женой сына) и ей было уже давно за восемьдесят. Жена сына тоже старела и болела — и ей все тяжелее и неудобнее было присматривать за ненужным и нелюбимым человеком.

Так прошло еще несколько лет, последний год — под фразы: «Она теперь мне никто… Я не могу за ней больше смотреть… Ей там будет лучше… Там работает знакомая, там хорошо…».

Собрания и голосования не было, было молчаливое согласие. В один из дней бабушку и ее вещи собрали и погрузили в легковую машину. Сказали, что везут в больницу. Бабушка обрадовалась, она к тому времени уже совсем плохо соображала. Ее отвезли в дом старчества. Туда же перевели ее пенсию, отдали ее документы — и у нас не стало больше бабушки.

Я жил в том же городе, где была эта больница, завел семью, детей. Бабушку, если и вспоминал, то редко, никогда о ней не спрашивал и никогда не хотел ее увидеть. Мне было стыдно и неприятно. Я не любил ее, она была старой, немного противной, толстой и не очень умной, я старался не думать о ней и практически забыл. Мама поначалу проведывала ее, очень редко, а потом и вовсе перестала — она тоже уже становилась скорее старой, чем молодой и скорее больной, чем здоровой.

Про бабушку в нашей семье больше не говорили. Прошло сколько-то лет, вроде бы кто-то сказал, что она умерла. Кто и кому сказал, не совсем было понятно, но никто выяснять не стал, и все как-то продолжали жить дальше. Затем прошло еще несколько лет — и вдруг позвонили из больницы для стареньких и сказали, что, мол, ваша бабушка умерла недавно и будут ли родственники ее хоронить? Родственники ответили, что будут, хотя им вроде бы говорили, что… ну, впрочем, не важно, скоро приедем. Внук с внучкой поехали забирать свою бабушку в дом для стареньких. При виде санитарок, пьющих чай с конфетами в ординаторской, внучка сделала скорбное лицо и назвала фамилию и повод. Внук пошел опознавать тело в морг. Ее вывезли на тележке, она лежала на боку — очень старая, вся скрюченная и ссохшаяся. И внук не узнал своей бабушки, он узнал только одежду. Но он никому ничего не сказал, а молча с санитаром переложил очень легкое тело в гроб. Крышку заколотили сразу. Катафалк в виде желтого автобуса с черной полосой повез бабушку обратно в деревню — в землю, к сыну. Внук держал гроб, чтобы его не трясло. Водитель спешил, могилу зарыли быстро, людей никого не было, была ноябрьская морось.

У меня есть еще одна бабушка. Она живет далеко-далеко, ей уже много-много лет. Я ее вижу очень редко, но все равно чуть-чуть да люблю. Она хоть и старая и взбалмошная, но веселая и добрая. Она очень маленькая и сухонькая, а теперь еще и очень больная, очень плохо соображает и очень много доставляет хлопот. Она живет со своей дочерью, по совместительству моей тетей. Тетя тоже уже давно скорее старая, чем молодая и скорее больная, чем здоровая. Они постоянно ссорятся. Это называется «досматривать бабушку». С ними еще живет дочка дочери дочери бабушки, попросту говоря — внучка-правнучка. Это называется «присматривать за внучкой». Так и живут: стар, очень стар и млад.

А дедушку своего я видел в живых только один раз. Второго дедушку — всего раз, да и то на фотографии, хотя, может, это был и не он, я не уверен. Очень легко любить того, кто далеко, и тяжело — того, кто рядом. И еще — легко об этом писать и трудно что-то сделать. Сейчас.