Юрий Вебер: Разгаданный секрет

А какой довод мог выставить сейчас Семенов? Раньше, когда он добивался проведения опытов, у него была определенная идея, реальный проект, разрисованный на бумаге. А теперь что? Одно желание еще раз что-то попробовать, смутная надежда. Он говорил:

- Возможно, придется исследовать режим работы.

Исследовать режим! Это звучало расплывчато, неубедительно.

Не было Леонида Николаевича с его вежливой «пробивной силой». Леонид Николаевич уехал в Ленинград, на «Красный инструментальщик», развивать там производство плиток. Новый начальник цеха, Михаил Пахомович Демидов, должен был один обивать официальные пороги. Добрый, миролюбивый Пахомыч! Он возвращался в цех иногда с таким лицом, что Семенов спрашивал:

- Что случилось?

- Ничего особенного, - бурчал Пахомыч. - Пришлось поспорить.

В конце концов он все же переспорил. Ему разрешили провести в цехе еще один эксперимент. Но разрешили в виде уступки: пусть там раз навсегда убедятся, что окончательная доводка станку не по зубам.

Узнав об этом, Семенов только молча покривился. Он понял, что ему предоставляется последняя возможность приспособить станок к окончательной доводке.

С тех пор он и затворился с Ватутиным в угловой комнате, водворив туда станок. Никто больше в комнату не допускался. Даже Виктор Дунец должен был спасовать перед закрытой дверью, несмотря на всю силу приятельских отношений.

Здесь, в этой комнате, предстояло совершить такое тонкое, до мелочей, расследование, что надо было отгородить его, изолировать от всех посторонних влияний. «Опыт в чистом виде», - назвал Семенов. Несмотря на летнее время, окна были наглухо закупорены, чтобы не проникала пыль. Светлые шторы - от солнца.

Они решили исследовать именно режим работы на станке. Постараться найти условия, при которых можно получить самую высокую точность. И продвигаться по порядку, от элемента к элементу - давление поплавка, обработка поверхности притиров, форма притиров… Каждый раз брать что-нибудь одно и не двигаться дальше, пока не станет ясно, как же это влияет на точность.

- Ну, начнем, пожалуй, - неловко пошутил Семенов, стараясь скрыть волнение, и, нагнувшись над тетрадью испытаний, проставил первую отметку: «5 июля. Давление верхнего притира».

Началась упорная, напряженная и вместе с тем почти неслышная, невидная борьба. Борьба за точность. Борьба, разгорающаяся в мире ничтожно малых величин.

«6 июля. Давление верхнего притира».

«7 июля. Давление верхнего притира».

«10 июля. Давление верхнего притира»…

Изо дня в день. Опыт за опытом. Продвижение микроскопическими шажками. То какой-то застой, возврат к началу - и снова попытки продвинуться. Каждое новое условие проверяется в работе, на плитках: даст ли это возможность перешагнуть через барьер в двадцать восемь сотых микрона? «0,28» - написано жирно красным карандашом на обложке тетради, как главная тема испытаний, как задача.

Но вот запись:

«21 июля. Давление верхнего притира. Давление установлено в 1,4 килограмма. Точность обработки - 0,31 микрона».

Не 0,40, как было вначале, а 0,31.

Ватутин поднял усталое лицо от зеркальной глади притира и проговорил:

- Девять сотых, кажется, отвоевали.

Девять сотых микрона за полмесяца. Первый скачок через барьер.

До нужной цели, до точности первого класса, оставалось все же достаточно: девятнадцать сотых.

Потом начались записи: «жесткость притира», «жесткость притира»… Дни перевалили уже в август. Только на четвертом числе появились долгожданные слова:

«4 августа. Притир взят наибольшей жесткости. Точность обработки - 0,25 микрона».

Еще шесть сотых захвачены в упорной борьбе.

До цели остается тринадцать сотых. Но эти тринадцать не хотели никак поддаваться. По тетради нервно царапал семеновский карандаш: «Результатов не дало», «Результатов не дало»… И через несколько дней опять тот же вывод: «Расчет не подтвердился».

Все словно замерло на точности в 0,25. А надо было 0,12 микрона - непременное требование первого класса. Упрямый, неодолимый остаток в тринадцать сотых. «Я не суеверный, - говорил Ватутин, - но тринадцать - роковое число».

А календарь отсчитывал неумолимо: вторая неделя августа, третья неделя… В эти дни неудач, сомнений и тревог Семенов вполне мог оценить характер своего помощника. Ватутин только ожесточался в сети трудностей, весь как-то подбираясь, и, пригнувшись еще ближе к станку, к его притирам, остро, колюче всматривался в работу. Вот она, выдержка лекальщика!