Нина Дашевская: Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

И после неё многие перестали стесняться. Удивительно, что люди знают наизусть столько.

– Тимофей, а ты?

– Я нет. Не знаю.

– Мне показалось, ты хотел…

Я помотал головой. Ещё я буду при всех!

– Знаешь, если не хочешь читать – можешь написать. Я потом прочту, – сказала вдруг Лидия Сергеевна. Вообще она меня иногда выделяет как «серьёзного человека», мне от этого жутко неловко. Она меня переоценивает. Я молчу не от серьёзности – просто мне часто нечего сказать.

– Можно, я тоже напишу? – вскочил Андрей.

– Можно, Корольков, можно.

Я решил и правда написать. А чего такого? Мы с Захаром вчера читали книжку, старую, ещё папину. И там есть стихи, по-моему, совсем не детские. То есть детские, но я как-то над ними застыл. Такие. Автор – Уолтер де ла Мэр. И я их записал, как помню.

Я читал тогда Захару всё подряд и не вникал особо, перелистывал страницы, и всё. А тут прямо остановился. Ведь я тоже так! Смотрю на всех, будто из окна. А когда уйду – никто не заметит… Никто. Ну, мама с папой. Но у них ещё двое детей есть. Мне иногда кажется, я им вообще только чтобы посуду мыть, ходить за картошкой и с Захаром сидеть.

В общем, недетские стихи.

А потом заглянул к Андрею. И прочёл, что он пишет.

Вот Андрюха! Интересно: что Лидия скажет?

Мне она сказала:

– Спасибо, Горелов. Очень хорошие стихи выбрал. И ты, Андрюша, тоже хорошие, я Олейникова очень люблю. Ты вообще гораздо тоньше и умнее человек, чем хочешь казаться.

И Андрей покраснел страшно. Он терпеть не может, когда его Андрюшей зовут.

И ещё Лидия добавила:

– Я всегда говорила, что вы у меня любимый класс. И не ошиблась.

И я подумал: странно. Как класс может быть любимым? Все двадцать восемь человек?

И – да, быть таким классом приятно. Поднимает самооценку.

Хотя ты всего двадцать восьмая часть этого любимого.

Потом в столовой ко мне подошли Кира и Агриппина. Я один сидел, и они вдруг сели со мной.

– Тимофей, у тебя всё нормально? – это Кира спросила.

– Да.

– Задумчивый стал какой-то.

– У меня несчастная любовь, – сказал я серьёзно, глядя прямо на её родинку-капельку. Но выдержал не больше секунды – фыркнул.

– А, – ответила она. – Заешь шоколадкой. Очень помогает.

– Скажи, а почему Бунин? – спросил я её.

– Так вышло. Мы с мамой деньги искали…

– Какие деньги?

– Ну, она иногда прячет в книгах, сама от себя. И мы искали, искали, перелистывали книжки. И нашли; а на той странице были эти стихи. И тут мама их прочитала и говорит: «Надо поехать в Питер». Я думала, это она так – денег же нет. И представь, на выходных мы и правда сели и поехали! Ну, я и запомнила стихи, конечно. Красивые?

– Очень. И вообще, хорошая история, – говорю я.

Даже немного завидую: у меня ведь такой нет. И мы молчим. И Агриппина молчит, ей, наверное, тоже нечего рассказать.

И вдруг она на меня посмотрела. Я даже жевать перестал. Буквально секунду. На меня ещё никто никогда так не смотрел.

– А ты что написал? – спросила Кира.

Надо же, она не заметила, как Агриппина на меня посмотрела. А казалось, все видят.

– Д… детское, – сказал я. У меня как-то горло сдавило и голос не сразу прорезался. – Брату вчера читал.

– У тебя брат маленький? – спросила Агриппина.

– Да. Захар.

– Ого. Захар. А у меня большой. Женится завтра.

– Как женится… Брат?

– Ну да. Ему двадцать пять лет.

Кажется, я впервые поговорил с Агриппиной. А потом в коридоре меня догнал какой-то старшеклассник и говорит: «Твоя сестра кошелёк оставила, передай ей». Я сначала не понял – моя сестра ведь в другой школе учится. А потом дошло.

Всё же мы с Агриппиной и правда очень похожи.

Вот такие красивые стихи читала Кира, а Агриппина посмотрела просто. Надо же. Как это много.

Хотел бы я с ней встречаться? Нет. Когда встречаешься – надо же что-то говорить, а я не знаю, что. И с Кирой то же самое. Нет, я лучше просто буду смотреть.