Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Ирма Генриховна только радуется:

— Gut, Knabe, gut! [4] Хорошо, мальчики, хорошо! (нем.)

Ей и невдомёк, почему так вдруг поднялась успеваемость по её предмету: самые тупицы тянутся на «хорошо».

В тот день я ходил в героях. Хлопцы хлопали меня по плечам и хвалили:

— Молодец, выручил!

Беда только в том, что слава о моей находчивости слишком далеко разошлась, и на следующий день после занятий дневальный меня вызвал к комбату.

Я иду к нему с чистой совестью, забыв и думать об вчерашнем экзамене. Даже отрапортовав о своем прибытии, не мог догадаться, что у того на уме.

Сидя за столом, подполковник Асташевский как-то ехидно на меня посмотрел и спросил тоже ехидно:

— Ну, как успехи?

— Хорошие, — насторожился я.

— И по немецкому?

Тут моя душа и ушла под лёд: неужели знает, неужели выдали? Словом, чует кошка, чьё сало съела. Но виду не подал:

— И по немецкому — «четыре»…

— Липовая! — крикнул он и, поднявшись из-за стола, начал ходить по канцелярии. Я стою ни жив и ни мёртв, поворачиваю за ним голову, делаю на него равнение.

Разговор был долгий и тяжёлый. Точнее говоря, говорил только он, а я слушал, проглотив язык, какой я нехороший. Я — пройдоха и лжец. У меня совесть и не ночевала. Я не достоин того, чтобы носить погоны. Я запятнал честь батареи. Подполковник ещё подумает, что со мной делать.

— Фокусник, — заключил он и на этом, кажется, выдохнулся. Но ненадолго.

Вернувшись за стол, он заговорил снова, только уже более спокойно:

— Как будет по-немецки «есть»?

— Ист, — не дал я маху.

— Вот и проспрягай мне это «ист», чтобы я поверил твоей четвёрке.

Ну что же он думает, я совсем уж дурак необразованный? Да это его «ист» у нас в зубах застряло. И, приободрившись, я бойко начал:

— Их бин!

И, как это часто бывает, от волнения у меня вдруг всё вылетело из головы. В растерянности я не могу вспомнить, как оно будет дальше. «Их бин» — это значит «я есть». «Ты» — по-немецки будет «ду». А как же здесь изменится ихнее проклятое «ист»?

— Ду… ду… — вслух вспоминаю я.

— Бина? — хитро прищурил глаза подполковник, и я обрадовался подсказке:

— Ду бина!

И тут только спохватился:

— Нет! Ду Бист!

Но уже было поздно: что надо, подполковник выведал.

— Вот что, ду-бина, — подвёл он итог, — вскоре все получат месячный отпуск и поедут к родителям, а «ду», — тут он тыкнул в мою сторону пальцем, — будешь сидеть у меня в казарме и зубрить. Фокусник! И запомни, ты у меня отсюда выйдешь хорошо подкованный.

Ох и зарезал меня этот Маятник без ножа. И дались ему эти подковы!

Где куют, так там же и закаляют. Так ли Юрке Колдобе велено, или он сам это придумал, но даже в мороз и в пургу он гоняет нас на физзарядку без гимнастёрок, в одних майках. Сначала озноб берёт, а потом и впрямь не холодно — в казарму возвращаемся под паром.

Затем он становится у двери умывальни и туда не пускает уже и в майках, а оттуда — кто не помылся до пояса. Я, пользуясь тем, что он — мой земляк, вознамерился было выйти из умывальника с сухим животом, но и меня не выпустил. Как стал старшиной, и на бричке не подъедешь.

Несмотря на всё это, в батарее редко болеют. Если у кого из носа и потечёт, так это считается за счастье. Тогда можно пойти в лазарет к Люсе. Она измерит температуру, и, если бог даст, можно получить от физзарядки освобождение, а то и поваляться дня три в лазаретной постели. Ни тебе подъёмов, ни отбоев, ни комбата, ни сержанта — загляденье.

А кто умеет, у кого варит башка, тот и неделю может там пролежать. Для этого нужно только незаметно потереть градусник о сукно — штаны там или шинель. Тут у тебя температура такая подпрыгнет, какую ты хочешь. Можно и без сукна обойтись — постукать градусник щелчком. Только надо знать меру.

Наслушавшись об этих хитростях, мне тоже однажды захотелось сачконуть от занятий. Все сачкуют, а я что, рыжий? Щёлкнул по градуснику раз, щёлкнул второй, и когда Люся посмотрела, что он у меня там показывает, у неё чуть глаза не полезли на лоб. Температура оказалась такая, что меня в самый раз было бы уже и хоронить — все сорок два, а дальше шкалы не хватило.

Люся потрогала мягкой ладошкой мой лоб, мило улыбнулась и начала выбирать шприц. Я забеспокоился:

— Это вы мне?

— А кому же?

— Так мне, может, это… пилюлю.

— А может, мне доложить товарищу майору медицинской службы? — оставила наконец она в покое свои шприцы.

Здесь я, разумеется, дал ходу.