Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Кому чаще всего удается понежиться в лазарете, так это Мишке-циркачу. Тот как захочет сачконуть — и всегда без промаха.

Частый гость нашей медицины Коля Кузнецов. Этому не надо и мошенничать. Этот берёт своей внешностью и гусарским обращением. Люся от него, как говорят хлопцы, без памяти. Стоит Коле чихнуть — и у него постельный режим.

Но в последнее время зачастил в лазарет и Костик Лемешко, наш Пискля. Он и побил все рекорды по сачкованию. Неизвестно, чем он только берёт, ведь к ловкости рук, которой обладает Мишка Цыганков, ему далеко, а к гусарскому виду и ещё дальше. Пискля маленький, худенький, остроносый, словно синичка. Ему не помогает и наш курсантский паёк. Не по лошади корм. И вот смотри же ты — вид на Мадрид, а утёр нос и нашим сачкам-профессионалам.

Его часто кладут в лазарет на три-четыре дня. А вскоре начал отлёживаться и по неделе. После последней лёжки, вернувшись в казарму, Пискля всем на удивление начал собираться в город, чистить пуговицы, перешивать подворотничок. И это в будний день. Завидно, конечно.

И особенно завидно Коле Кузнецову: Пискля пойдёт в город с Люсей. Она поведёт его в гарнизонный госпиталь на обследование, так как наш медицинский майор не может сам в его болезни разобраться. Но тут ничего страшного нет: в госпитале его не укусят. Зато такая дорога. В сопровождении Люси.

И хлопцы шутят.

— Пискля, лови момент — заведи её в ресторан!

— Лёва, одолжи человеку денег, не будь жмотом!

У Лёвы копейки не выпросишь, но, понимая, что это шутка, он храбрится:

— А что? Хоть тысячу!

Но из этого увольнения Костик Лемешко в батарею не вернулся. На вечерней поверке, когда старшина выкрикнул его фамилию, вместо тоненького, детского «я» мы услышали сержантский басок:

— Госпиталь!

Сначала этому в нашем взводе не придали особого значения. Подумаешь, госпиталь. Люди в войну попадали туда чуть живые, насквозь простреленные, и то вылечивались. Вон у нашего каптенармуса рана на спине, словно плугом по ней прошлись, и ничего, ещё какой здоровый дядька: в бане чёрта с два его в парилке пересидишь. А у Пискли и прыщика нет: что ему будет?

Но прошла неделя, прошла вторая, а он всё лечится. И тут пошёл по взводу тревожный слух: болезнь у парня серьёзная. Коля Кузнецов нарочно сходил в лазарет, очаровав там немного Люсю, и та выдала тайну.

— Потемнение на лёгких, — сказал он нам.

— Ёлки зелёные, — аж присвистнул наш сержант Митька Яцук, — так это же пахнет керосином!

— Это пахнет чахоткой, — поправил его всезнайка Коля, и на него зашикали:

— Не каркай, знахарь.

Тем не менее знахарь не замолчал:

— Если найдут палочки Коха…

— Тогда что?

— Тогда будет плохо, — в рифму ответил Коля.

Сейчас во взводе никто Пискле не завидует: так «сачковать» никто не хочет. Это тебе не ручеёк под носом, который сегодня есть, а завтра нет.

А жизнь в батарее идёт как и шла: подъём, закалка, учёба. Дни бегут. И вдруг новость: всем медицинский осмотр. Приказ генерала.

Этот осмотр мы связали с Костиной болезнью и не хитрим, когда нас водят строем на уколы. На этот раз все пошли покорно, словно овечки. Пусть смотрят, пусть и колют, если такие пироги.

А врачей в наш лазарет понаехало столько, сколько я до сих пор всех вместе и не видел. Одни слушают тебя в трубочку, другие считают зубы, третьи и четвёртые заглядывают в нос, в уши и ещё неведомо куда. Нас взвешивают, обмеряют грудь, меряют рейкой рост, дают тискать какую-то блестящую штуковину, что показывает мощь наших рук, заставляют дуть в резиновый шланг — кто больше выдует. Словом, всё так, как и тогда, когда нас принимали в училище, только ещё пристальнее.

Но никого не забраковали. Всё обошлось хорошо, если не считать, что наш художник Ваня Расошка немного сдрейфил и потерял после укола сознание. Так оно и не удивительно: укол был какой-то тройной — сразу от трёх болезней — и болезненный, холера, терпеть нельзя. Мне и то давали нюхать нашатырь.

А ещё я удивил врачей, когда меня взвесили. Когда Люся сказала майору медицинской службы, сколько я потянул, тот, заглянув в медицинскую карточку, где были записаны мои прежние килограммы, аж не поверил.

— Не может быть. Прикинь ещё раз.

А потом и сам подошёл к весам, чтобы убедиться собственными глазами.

— Десять килограммов прибавки, — всё ещё как бы сомневаясь, сказал он врачу за соседним столом, — было сорок, а стало пятьдесят.

Врач с любопытством посмотрела на меня поверх очков и отметила: