Марк Поповский - Люди среди людей

Следующее дело оказывается еще более неожиданным. «Лидия Петровна Крестовникова». Фамилия эта ничего мне не говорит, но я задерживаю взгляд на фотографии девушки с толстой косой вокруг головы. Красавица. Особенно великолепны то ли украинские, то ли цыганские глаза. Не глаза, а нечто такое, что хочется называть очами. Перелистываю справки, диплом, какие-то прошения, оклеенные царскими гербовыми марками, и вдруг - стоп! - документ с новой фамилией: «Лидия Петровна Бреславец, урожденная Крестовникова». Так это Лидия Петровна, профессор Московского университета, чьи солидные монографии по вопросам цитологии известны каждому, кого интересует строение и жизнь растительной клетки! Мы с ней давние знакомые. И что забавно - живет она на той же самой улице Станкевича, наискосок от дома, где хранится папка с ее студенческими документами.

Зимний вечер. Худенькая старушка на диване погружена в книгу. Она кажется почти бесплотной. О таких говорят: «В чем душа держится». Но вот зазвучал низкий, металлического тембра голос, взглянули на вас те самые все еще пронзительно красивые глаза, и вы убеждаетесь, насколько ум и память не изменили этому изможденному болезнями телу. О своем друге Николае Вавилове Лидия Петровна готова рассказывать без конца. И когда она говорит, совершается то обыкновенное чудо, которое может сотворить только человеческая память: возникает давно умерший человек, кипят давно ушедшие страсти и, наоборот, глохнут, мельчают звуки реального мира - телефонные звонки и хлопанье дверей большой коммунальной квартиры.

…Когда Николай Иванович был студентом, его звали «красным солнышком». Почему? Это не объяснишь одним словом. Вот мы стоим в столовой Тимирязевки, куда я только что принята. Мой спутник говорит: «Смотрите, это и есть Вавилов, о котором мы вам так много говорили». В столовую входит смуглый темноволосый студент в штатском костюме (большинство студентов носило тогда форму). Он разговаривает с кем-то, и я вижу, как сосредоточенно и внимательно смотрит он на своего собеседника. Эту сосредоточенность и внимание я наблюдала потом у него много лет на заседаниях, в деловом и дружеском разговоре. Нас знакомят, и я впервые вижу эти умные лучистые глаза. Наскоро пожав мне руку, он спешит обедать. Ему некогда. Он студент, но его уже рвут на части товарищи, преподаватели, профессора. Ему надо бежать на урок английского языка, в библиотеку, на какой-то научный диспут. Но вдруг он отрывается от еды, глядит на нас из-за своего столика и смеется: оказывается, он увидел, что мы едим котлеты, а он по рассеянности сразу после супа принялся за мороженое. Уже с котлетой он подсаживается к нашему столу, мы все смеемся и дружимся сразу, как это часто бывает в молодости, дружимся на всю жизнь…

У нас общая специальность - селекция растений, поэтому на практику мы попадаем вместе. Едем на знаменитую Полтавскую опытную станцию. Мы с мужем уже агрономы, а Николай Иванович еще студент. Но и на опытной станции он своими знаниями и целеустремленностью сразу завоевывает первое место. Однажды на станцию приехал важный чиновник из департамента. На торжественном обеде заведующий станцией Третьяков представил Вавилова как интересного экспериментатора. Завязался научный разговор, который увлек приезжего. И вдруг в разгар беседы из кармана у Николая Ивановича выбегает зеленая ящерица и преспокойно добирается до его лица. Все смеются, но Николай Иванович спокойно завязывает ящерицу в носовой платок (она нужна ему для решения какого-то научного вопроса) и невозмутимо продолжает разговор. Ящерица забыта, всех охватил живой интерес к той биологической проблеме, над которой размышляет студент. С тех пор я не раз наблюдала, что в присутствии Николая Ивановича никогда не велись обычные, будничные разговоры. Он умел как-то перевести беседу на общие вопросы, поднять ее на принципиальную высоту…

А как он работал! Помнится, к лету тысяча девятьсот тринадцатого года он уже вполне овладел английским и читал Линнея по-латыни. Но французский знал еще слабо. И вот он просит меня перевести ему большую статью французского ботаника Бларингема. Я легкомысленно соглашаюсь: завтра буду переводить часа два-три, послезавтра столько же, а на третий день кончу. Не тут-то было! Начинаем в семь часов вечера, в девять я с чистой совестью откладываю книгу. Но Николай Р1ванович удивленно смотрит на меня, и я продолжаю работать. Словом, разошлись в два часа ночи, зато перевод закончили. После того случая я не раз убеждалась: Вавилов всегда доводит начатое дело до конца и запросто может работать по восемнадцать часов в сутки. Как тут не вспомнить рассказ профессора Баранова, ездившего с Николаем Ивановичем на Памир. Целый день они поднимались на какие-то вершины, вечером же, когда приходила пора разжигать костры и готовить пищу, большинство научных сотрудников как мертвые валились от усталости. «А этот черт ходит и собирает растения, пока не стемнеет, а утром вскакивает и опять собирает раньше всех…»