Георгий Юдин: Птица Сирин и всадник на белом коне

Ни одного страшного чудища, ни одной злой игрушки руки не сотворили, одна любота. Да и по всей Руси необъятной, как бы тяжело ни жил русский народ, всегда мастера строили, писали, резали и лепили только доброе и радостное. Насмехался народ над черным злом и над самой смертью, потому что смех испокон веков оберегом от всех бед был.

Длинная зима в работе быстро пролетела. Бабушка Акулина уж весну песней заманивает:

Услышала весна, пришла. Верба ее первая пушистыми ветками встретила. Храброе деревце, не боится ночного морозца. Все деревенские наломали вербовых веток, похлопывают несильно друг друга и свою скотину по спинам и приговаривают: «Верба красна, бей до слез, будь здоров!» От весенней вербы здоровье и сила в человека переходила.

Вот уж и Егорьев день после сева наступил. Скотину из темных хлевов на травку гнать надо. Ну, бабушка опять «шишек» напекла для буренки и Звездочки, что Егория из плена вывезла. Утром пошептала над ними, по обычаю, и ушли все вместе со скотиной в поле, даже Ванятку взяли.

Остался Егорий один. От двух кадушек только на одного маленького жаворонка, может, глины хватит. Вдруг слышит: стукнула в сенях дверь и кто-то быстро в горницу вошел.

— Кто здесь? — спрашивает Егорий. — Ты, Марьюшка?

— Нет, я не Марьюшка, — отвечает гость, а голос незнакомый, чистый и сильный. — Что же ты, хозяин, в избе сидишь, когда в поле быть должен?

Побледнел Егорий:

— Отходил я свое, добрый человек. Нечего мне в поле больше делать.

— Да нет, — говорит чужак, — есть у тебя там сегодня дело. Иди за мной!

— Рад бы, да не могу, — глухо говорит Егорий, — слепой я, аль не видишь? Не дойду.

— Я доведу тебя, — говорит гость властно, взял за руку и повел молча за порог, потом за ворота, за околицу и привел на широкий луг.

— Вот и пришли, — сказал незнакомец, наклонился к траве, зачерпнул полные пригоршни жемчужной росы и плеснул Егорию в лицо.

Отшатнулся Егорий, будто огнем холодная роса его обожгла, руками за глаза схватился.

— Не бойся, — спокойно говорит человек, — отведи руки. Ну, видишь ли?

Осторожно отвел Егорий руки, и словно яркая молния перед ним вспыхнула!

— Вижу, — шепчет, — вижу! Ви-жу-у! — И смеется, и плачет, и дрожит весь от волнения.

Смотрит, а перед ним златокудрый юноша в сверкающих доспехах стоит и на блестящий меч опирается.

— Георгий-воин! Да сплю я или чудо мне явилось?! — пятится Егорий. — За что же свет мне подарил?

— За то, что не сломился. Каждый в жизни через мрак и слепоту проходит, да не всякий прозревает. Вот за победу над собой я тебя и озарил. Теперь прощай!

Заискрился вдруг золотыми искрами все ярче, ярче и растаял. Только белое облачко полетело над лугом и пропало…

Что это было, чудо ли, сон ли светлый или бабушкины травы Егория исцелили? Никто эту тайну не знает…

День за днем, будто дождь сечет, неделя за неделей — травой растет, а год за годом, как река, бежит.

Много лет прошло с того чудесного дня, когда Егорий опять свет увидел. Уж и Ванятка улетел из родительского гнезда. В деда пошел, колокола полюбил и льет их теперь в Москве такие звонкие, до самых Двориков слава о них докатывается. И дочки замуж повыходили за хороших парней, Егоровых учеников.

Выполнил он наказ Никодима, не утаил своего таланта, все щедро ученикам роздал. А было их у него столько, что на три артели хватит.

С дальних сел шли к нему на выучку ясноглазые, любопытные до всего мальчишки. Кто оставался, а кто уходил, поняв, что не его это дело. Таких Егор силком не держал. Не хотел, чтоб в ком-нибудь еще раз Мирон повторился. Много на земле ремесел, пускай выбирают только свое, чтобы и себе удовольствие, и людям радость, как Никодим говорил.

Как исстари повелось, все ученики у него в избе одной семьей жили. И работа, и праздники, и печали — все общее. Всему сразу учились: мастерству, опыту житейскому и щедрости сердечной. Ведь злое сердце и мастерство злым сделать может.