Она рывком села.
— И Лайку бить хотели, — добавила Зайка Лезгина, накручивая лихорадочно косу на палец.
Ребята смотрели выжидательно, у Дробота ехидно поблескивали глазки.
— Иди на место, — сказала я Лайкину. И вышла.
Потом меня нашел Рыбкин.
— Марина Владимировна, останьтесь после уроков.
Он был очень угрюм и то расстегивал, то застегивал «молнию» на куртке.
— Мне в класс прийти?
— Нет, мы в учительской соберемся, как уйдут все…
В семь учительская опустела. Конечно, если бы Мария Семеновна была в школе, она бы не ушла до девяти. Она всегда приходила раньше всех, чтобы проверять уборщиц, и уходила последней, лично следя, не остается ли где-нибудь зажженная лампочка.
До прихода ребят я пыталась читать, но буквы сливались в волнистую грязную линию, и я механически переворачивала страницы.
С кем посоветоваться?
Хорошо бы с Марией Семеновной! Но у нас создались в последнее время неровные отношения. Вначале я к ней очень привязалась. Меня восхищала ее биография (еще девчонкой участвовала в гражданской войне, потом была медсестрой, в эту войну работала в госпитале, а после войны закончила заочно пединститут и пошла на старости лет работать в школу). Пленяла даже ее грубоватость.
А какой она была работягой! С восьми утра до двенадцати ночи скрипел ее громкий голос. Ходила она в мальчиковых полуботинках и стучала ими, как сапогами, и в школе все вздрагивали, слыша ее тяжелые шаги. Жизнь она видела без прикрас и немного напоминала мне Рыбкина. Если в классе была драка, он разбирал дело так:
— Драка честная?
— Да.
— Тогда расходись.
А потом моя дружба с ней лопнула. На очередном педсовете я открыто выступила против нее, когда она хотела исключить из школы моего рыжего Мишку Полякова, спекулировавшего билетами в кино.
Сидевший рядом со мной Николай Ильич шепнул:
— Теперь вас сживут со свету по всем правилам военного искусства.
— За что?
Он усмехнулся:
— Мария Семеновна живет по принципу: во-первых, я твоего горшка не видела; во-вторых, он был разбитый; в-третьих, на́ его и подавись.
И с этих пор все действительно изменилось. Оказалось, что я плохой организатор, что у меня огромный процент двоек, что я гнилая либералка и лодырь.
Она ни слова не выдумывала. Я и правда была очень неопытна и неумела: работала рывками, запускала отчетность, иногда покрывала ребят, помня о своей юности, нерасчетливо ставила двойки.
Но раньше мои грехи объяснялись молодостью, горячностью, а теперь скидка кончилась.
Наконец в учительской собрались ребята: Рыбкин, Юрка Дробот, Валя Барышенская и Валерка Пузиков.
Очень деловито составили они стулья кружочком перед диваном и уселись чинно, точно в президиуме.
И замолчали.
Несколько секунд мы прислушивались к далеким позвякиваньям трамвая. Лица всех казались серыми, усталыми.
— Марина Владимировна! — вдруг выпалил Рыбкин с непривычной для него скоростью. — Лайка не виноват.
— Политыко заставил…
— Давайте по очереди! — взмолилась я. — Кто скажет толком?
— Политыко натравливает Лайку на учителей. — Валерка Пузиков провел рукой по торчащим волосам, но они встали еще решительней.
Секунду стояла тишина, вязкая, тупая.
— Зачем? — спросила я растерянно.
— Для форсу, — пояснил Рыбкин. — Себя показать. Обидно ему, что мы на него — ноль внимания.
— Ох и любит он куражиться, сил нет! — Голос Дробота звучал восторженно.
Я ошарашенно смотрела в их лица, и они то увеличивались, то раздвигались вширь, как в кривом зеркале.
— Чего же вы молчали?
Они переглянулись.
— С ним связываться!..
— С кем связываться? В чем дело? Что вы меня морочите? — вспылила я.
— Он же здоровила! — возмутился Дробот. — Да и шпана у него вся знакомая, болельщики. Свистнет — всыплют кому надо по первое число.
— Вы не знаете, какой этот Политыко дрянной! — сказала Валя. — Он все исподтишка делает: натравит Лайку, а сам любуется. — Лицо ее выражало высшую степень брезгливости. — А с девочками какой он!.. Ругается, как учителей нет, щиплет! Всякие гадости говорит! Мне Люба рассказывала.
— Эх вы, комсомольцы!
В голосе моем звучало отчаяние. Я им так доверяла, особенно Рыбкину…
— Политыко смеялся: вам никто не поверит…
— А Сапогов? — спросила я. — Он тоже куражится?
— Когда он в школе, Лайка не подходит.
Валя потерла лоб, сказала раздумчиво:
— Странно, ведь Сапог умней Политыко, а ему в рот смотрит. Ему одному верит, а нас за пустое место считает. Странно!
Читать дальше