Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Этот мальчик доставил мне больше всего переживаний за все годы работы в школе. Вероятно, потому, что к нему я всерьез привязалась. Я даже втайне восхищалась им. Испытывала благодарность. Не знаю, как бы я справилась без него тогда с многочисленными обязанностями классного руководителя.

С первого урока меня поразило его лицо — сухое, жесткое, даже желчное. И очень холодные, прозрачные глаза. Одет он бывал в застиранные, но выглаженные рубашки и в мешковатые штаны цвета «смерть прачкам».

Когда Шафаренко сидел, он часто проводил рукой по волосам — вьющимся, золотисто-рыжим — и казался по жестам, мимике взрослым парнем. И я удивилась, когда впервые увидела его во весь рост на перемене: невысокий мальчик, тонкий, слабосильный. Но с ним все обращались опасливо, как с бомбой замедленного действия.

Очевидно, ему польстило, когда я предложила избрать его старостой, когда стала с ним советоваться, поручала организовывать воскресники, походы. И класс наш являлся почти всегда в полном составе.

Я никак не могла понять, на чем основан его непререкаемый авторитет. В нашем классе были второгодники, здоровые и крепкие ребята, а у него бездействовали пальцы правой руки — в детстве перерезал сухожилие. Отдавал он свои распоряжения тихим голосом, был немногословен. Никогда ничего не повторял дважды, и ни разу не было случая, чтобы его приказ не выполнили.

Правда, друзей у него не было. Даже на парте он сидел один и каждую свободную минуту читал приключенческие книги.

Когда мы собрались на читку пьесы «Юность отцов», Костя Шафаренко преобразился. Нет, он не просил роли, он только сверлил меня глазами, и я наконец сказала из вежливости:

— Может, хочешь попробовать?

Он дернул плечом, взял пьесу и стал читать. Бесцветно и скучно. Мне даже обидно стало.

На секунду я размечталась, как открою в нем настоящий драматический талант, как приобщу его к искусству…

Потом он положил пьесу мне на стол и ушел в свой угол. И при распределении ролей, конечно, роли ему не досталось. Но он продолжал ходить на репетиции и высиживал их до конца. Ни во что не вмешиваясь. Только жег наших актеров глазами.

Таланты что-то не находились. Очевидно, я была очень неважным режиссером. Истинного удовольствия у меня эта затея не вызывала, а времени отнимала массу. Но вот однажды, когда Валя Барышенская, наша гимнастка, игравшая мадам Обломок, расплакалась — настолько у нее ничего не получалось, — вмешался Шафаренко:

— Давайте я сыграю!

Мы опешили. Он этим воспользовался, вышел к доске и так изумительно показал манерную, жалкую и прелестную старушонку, что я только рот раскрыла. И вот тут-то оказалось, что Костя не столько актер, сколько режиссер. Его молчаливые дежурства на репетициях не прошли даром. Он знал всю пьесу наизусть, ясно представлял, как надо играть каждую роль. Его подсказки, предложения оказывались на редкость точными, убедительными, и когда он однажды изобразил перед Зайкой Лезгиной — исполнительницей роли Наташи, как ей надо прощаться с любимым, она даже не огрызнулась. Хотя обычно любые советы воспринимала в штыки.

Репетиции и сблизили меня с Шафаренко. Мы стали вместе возвращаться из школы, спорить. Он бегал в библиотеки, искал статьи о постановке этой пьесы в театре Ленинского комсомола в Москве. Он следил, чтобы все выучили роли. Когда у него появлялась новая режиссерская идея, он приезжал ко мне домой и в неурочное время. И до чего же они бывали интересные, эти идеи, оригинальные, своеобразные! Как мастерски он решал мизансцену каждой картины!

Чтобы изобразить обстановку богатого помещичьего дома, который охраняет мадам Обломок, он притащил откуда-то два старых стула с гнутыми спинками, позолотил их, и наши актеры почувствовали себя среди настоящих декораций.

Однажды, когда он заболел, я навестила его. Они с матерью снимали комнату в частном доме, и меня удивило, как уверенно держался он и с ней, очень молоденькой смешливой женщиной. Я узнала, что учиться плохо он стал всего в последний год, когда поссорился с учителями. Конфликт возник из-за его заявления Марии Семеновне. Он вдруг письменно попросил спрашивать его раз в четверть по всем предметам. В остальное же время он «самостоятельно будет повышать свой культурный уровень».

Мария Семеновна со смехом рассказала об этой «наглости» на педсовете. И многие учителя стали его подразнивать.

Костя возмутился и перестал вообще заниматься, чтобы снизить «им» процент успеваемости. Костя Шафаренко довольно своеобразно объяснил мне, почему его все в классе слушают.