Марина Москвина - Не наступите на жука

— Валяй, — согласился Рома.

Ну и что, что Юрик старше Ромы всего на семь лет. Дело ведь не в этом, а в том, что счастливым надо побольше усыновлять несчастливых.

Или другой случай. Раз Григорий Максович пришел посидеть на уроке литературы. А Галина Семеновна вызвала Репина читать стихотворение, заданное на дом.

Все обалдели, как он это здорово читал. Григорий Максович сжал ладонями пылавшие от удовольствия и гордости за Рому Репина уши!

— Чьи это стихи? — спросила Оловянникова.

— Борис Пастернак, — ответил Рома.

— Что творят! — сказала Оловянникова Григорию Максовичу. — Я прививаю детям вкус к истинной литературе. Задала стихотворение «Два брата». Водовозова! К доске!

лихо продекламировала Верка.

— Вслушайтесь в эти строки! — воскликнула Галина Семеновна, выводя в журнале Водовозовой «пять», а Репину «три». — Вот гражданская поэзия, которая будет жить в веках. А всякие там Пастернаки и Цветаевы… Тьфу!

Может быть, Григорий Максович, уважающий всякое суждение, и промолчал, если бы не плевок. Очень он получился смачный. Несимволический.

— Галина Семеновна, — сказал Григорий Максович, не поднимая глаз, — я вас глубоко уважаю, однако попрошу ваш плевок… забрать обратно.

— Как же я его?.. Вы что? — Оловянникова с тоской поглядела на пол. Потом с испугом — на Григория Максовича. Потом взяла швабру и повозила ею около себя.

В такое же невменяемое состояние впал Григорий Максович, когда Рома Репин из магазина самообслуживания пытался утащить ватрушку.

— Я хочу, чтобы ты был человеком первого сорта! — кричал Григорий Максович.

— А я хочу быть второго.

— Но второго — мерзавцы и негодяи.

— Нет, мерзавцы, — отвечал Рома, — это пятого.

Вот он каков, Рома Репин: как в сказке — то жаба, то принц.

И все же — хорош гусь, не предупредил! И в гараже не пикнул. Понятно, кому охота связываться с Мочалом. Тюкнет, и никаких отпечатков пальцев. Мочало поди даже на ночь перчатки не снимает.

Мне часто снится один и тот же сон. Я стою у окна. Поздно, во дворе безлюдно, вдруг — рой, стая, толпа — над кем-то — сомкнулась, тихо разомкнулась и разошлась. А я в окне молчу неподвижно.

Долой мерихлюндию! А то от всех этих сомнений повеяло каким-то скудо… душием. Напустить на себя вид еще более устрашающий, чем у них, явиться в гараж и сказать этим гадам:

— Ну вы, старые носки! Попробуйте троньте еще хоть одну собаку!..

Будь что будет!

Сразу легче стало. Так бывает — навалится неразрешимый вопрос. И валтузит тебя, и мурыжит, и мучает. Ты не ешь, не спишь, не справляешься с ночью, от мыслей весь перекиснешь, и утро не в радость! Тогда есть один выход — решительней на что-то решаться!

Женька стала считать слонов, чтоб заснуть побыстрее и больше не думать о завтра. Пятнадцатый слон посмотрел на нее туманно и спросил: «Ты какой бы пуговицей хотела быть?» — «Серой, круглой, костяной, — ответила Женька. — А ты?» Но слон не успел ничего ответить.

— Женя! Путник! Проснись! — Это Шура трясла ее за плечо. — Придумала! — И она шепотом изложила блистательный и дерзкий план действий.

— Итак? — спрашивает Мочало, встретив Женьку на узенькой тропинке у радиорубки.

У него был оригинальный по форме череп — пирамидальная вершина и мощный расширяющийся низ.

— Хочу шапку из бульдога. Под норку, — сказала Женька.

— Давай из эрделя! Под каракуль, — предложил Мочало. — Как раз на примете подходящий эрдель. Где мы тебе возьмем бульдога?

— Есть тут один, бродячий, — сказала Женька. — Я наведу.

Ровно в двадцать ноль-ноль они вышли на дело — Женька Путник и Мочало с Козявкой.

— «Мы идем по Уругваю, — запел Козявка, — ночь хоть выколи глаза…»

— Цыц! — прикрикнул Мочало.

Молча шагали по снежному пустырю. Гололед. Когда идешь по обледенелой дороге и если задрать голову и посмотреть в небо, кажется, что идешь по реке.

— Вот он! — сказала Женька.

Белый на белом, едва заметный в темноте, брел в овраге бульдог. Как партизан в маскхалате.