Игорь Минутко - Костры на площадях

Там! И медведь побежал на слабые, только ему слышные звуки.

Нил Тарасович лежал в снегу под пушистой елочкой, и Мишка с радостным рычанием бросился на него.

— Ура-а! — закричал Федя, который еле поспевал за медведем.

— Ну и смекалистый, тысячу дьяволов! — хохотал Нил Тарасович, стараясь побороть медведя.

Несколько раз безошибочно находил Мишка-печатник Нила Тарасовича, куда бы он ни спрятался. Находил то по запаху, то по звуку.

— Молодец, Мишка! — хвалил его Федя.

Обучение разведке продолжалось и на второй, и на третий день.

А на четвертый случился курьез.

Спрятался Нил Тарасович.

Приказал Федя:

— Ищи!

Мишка-печатник встал на задние лапы, подергал носом, прислушался и вдруг побежал совсем в другую сторону.

— Вот тебе раз! — расстроенно сказал Федя и побежал за медведем.

Мишка мчался к скирде прошлогодней соломы, что возвышалась у самого леса.

Федя отстал — уж больно быстро бежал Мишка-печатник.

Медведь завернул за скирду, и тотчас раздался визг и истошные вопли.

Что такое?

Федя добежал до скирды, завернул за нее и замер, пораженный: Мишка-печатник сгреб в охапку нескольких деревенских пацанов и легонько прижал их к скирде, не выпуская. Пацаны вопили.

Тяжело дыша, прибежал Нил Тарасович и расхохотался:

— Вот это номер, чтоб мне лопнуть! Враг задержан на месте преступления!

Оказывается, пацаны узнали, что медведя обучают разведке, прокрались сюда и спрятались за скирду, чтобы поглядеть.

Случай с пацанами окончательно укрепил за медведем славу разведчика. Теперь многие рабочие и красноармейцы приходили посмотреть на обучение медведя новому ремеслу. А однажды пришел сам начальник отряда, Федин папа, и хохотал вовсю.

Медведю очень нравилась новая игра, и он с нетерпением ждал каждый день Федю, чтобы идти на опушку леса и искать всех, кто спрячется от него.

Так Мишка-печатник стал разведчиком.

Еще когда красные уходили из Хомяков, был тут долгий и жестокий бой. И по сей день сохранились его следы: разбитая снарядами церковь, взорванный мост над рекой Соловой — только черные балки остались от него. В том бою на окраине села сгорела целая улица; от каких домов остались одни печные трубы, какие сгорели наполовину, а некоторые только снаружи обуглились — их, видно, успели залить водой. Но и в них почему-то не живут люди. Странной и неприветливой была эта мертвая улица на окраине Хомяков. Среди белого снега — головешки, печные остовы, черные дома…

Вот на эту улицу и забрел однажды Федя.

Ветер посвистывал в пустых печах.

Облезлый рыжий кот сидел на уцелевшем порожке полусгоревшего дома и смотрел на Федю трагическими умными глазами.

В куче пепла и кирпичей копались вороны, кричали, вырывали что-то друг у друга.

«Как здесь страшно…» — подумал Федя, и сердце его сжалось от непонятного, недоброго предчувствия.

И тут в дверях большого кирпичного дома, самого большого на этой улице, тоже нежилого, черного от копоти, с черными окнами без рам, он увидел мальчика лет десяти, большеголового, с широко раскрытыми и как бы застывшими глазами, бледненького, в грязном ватнике.

Мальчик строго, внимательно смотрел на Федю, потом поманил его рукой:

— Иди, иди сюда, — сказал он тихо.

Федя подошел, опасливо посматривая на мальчика. А тот все манил его рукой:

— Иди, иди…

— Ты что тут делаешь? — почему-то шепотом спросил Федя.

— Я уже их всех повесил, — сказал мальчик. — Но если ты хочешь, ты их тоже можешь повесить. Они оживают. Я их вешаю, а они оживают. — Он смотрел на Федю большими неподвижными глазами.

— Кто? — с ужасом спросил Федя.

— Белые, — сказал мальчик. — И офицер тот, и солдаты, все трое, как есть. Я их вешаю, а они оживают. Пойдем, я тебе покажу.

И мальчик скрылся в двери. Из глубины дома слышались его медленные слова:

— Идем же! Идем!

И Федя, как загипнотизированный, пошел за ним. Они попали в большую светлую комнату. Она была пуста; битое стекло на полу, грязные клочья книг. В окна влетал ветер, занося снежную пыль, шурша книгами. Комната была в обоях, голубых, с бледными цветами; в некоторых местах обои обгорели, и было горько смотреть на их черные края.

— Тут у нас гостиная была, — сказал мальчик, строго, даже требовательно посмотрев на Федю. — Вот мамино кресло. А здесь папа сидел, — и он осторожно гладил руками какие-то невидимые предметы. — Ты слышишь, как они поют? — спросил он вдруг, и лицо его стало добрым и ласковым.