Игорь Минутко - Костры на площадях

В избу вошел Нил Тарасович, и сразу стало тесно — такой он был большой и высокий. Нил Тарасович сел около печки, и в переменчивом огне Федя увидел, что лицо художника задумчиво и торжественно.

Нил Тарасович посмотрел на Федю, подошел к нему, обнял за плечи.

— Скажи мне, Федор, что самое главное для человека? Ну, что ему нужно, чтобы он себя не чувствовал лишним на земле?

Федя молчал, напряженно думал. Действительно, что? Он не успел ответить — опять заговорил Нил Тарасович:

— Я тебе скажу: человек должен знать, для чего он живет.

Он начал ходить по избе тяжелыми шагами. Его большая тень закрывала то печь, то окна, то сразу полкомнаты.

— Нельзя, Федор, жить просто так, только потому, что тебе дана жизнь. Должна у человека быть цель. Огромная цель, понимаешь…

Он опять остановился перед Федей.

— Поздравь меня, Федор: сегодня меня приняли в партию большевиков. — И при этом голос Нила Тарасовича дрогнул от волнения.

Федя бросился на шею художнику, поцеловал его в колючую щеку:

— Поздравляю!..

— Может быть, ты еще не все понимаешь, Федор, — горячо говорил ему в самое ухо художник. — Но ты умный, думающий парень, ты обязательно поймешь: ничего нет важнее того дела, за которое борется Ленин и его партия. — Он крепко обнял Федю. — Наша партия… Еще далека та новая жизнь, Федор, тысячу дьяволов, далека!.. Но она неизбежно придет к людям. Я это до конца понял. Теперь я знаю, для чего я живу, для чего пишу, для чего стреляю. Как я счастлив, мальчик! Если бы ты знал!

Нил Тарасович пристально посмотрел на Федю.

— Ты это должен почувствовать. Это неизбежно. Тебя ждет большая, счастливая жизнь. Она должна быть счастливой!..

Они стояли на середине избы, смотрели друг на друга блестящими повлажневшими глазами, два очень разных человека, которых объединила и повела за собой пролетарская революция.

…Иногда, просыпаясь ночью, он боялся открыть глаза — ему со сна казалось, что он опять в цыганском таборе, что где-то рядом заросший цыган с кнутом, и горят костры, и пахнет жареным мясом…

Но все-таки Мишка открывал глаза, и тем радостней было ему: вокруг были друзья и пахло новой, но уже привычной жизнью — лошадьми, махоркой, лекарствами, порохом.

Бывали ночи, когда он не высыпался — начинался очередной переход. И настроение портилось. Но свежий воздух, быстрый шаг, новые запахи прогоняли сон, и к Мишке возвращалось бодрое расположение духа.

И просто славно было бежать в ночи за подводой, когда все движется вперед — и лошади, и люди, а кругом снежные поля, серое, неясное небо, и жизнь пахнет новизной и странствиями.

Была уже глубокая зима с пушистыми снегами и морозами, когда в деревнях по утрам звонко горланят петухи, а в замерзшее небо прямыми столбами уходят дымы из труб, и пахнет печеным хлебом.

В деревне Хомяки Мишка жил в большом сарае, набитом душистым сеном, и, прислушиваясь к далекой канонаде, отсылался — в последнее время спать ему приходилось мало.

Иногда Федя и Нил Тарасович водили его гулять на опушку леса. Там пни выглядывали из-под снега, вдалеке виднелась гряда сосен, и солнце золотило их вершины.

Тут, на опушке леса, Федя и придумал новую игру.

— Нил Тарасович, — сказал он однажды, поглаживая Мишку по спине. — Вот он у нас в типографии печатником работал. Верно?

— Ну, верно, Федор.

— А сейчас, на войне, получается, даром он хлеб ест?

— Куда это ты гнешь, Федор?

— Я придумал! Давайте его разведке обучим. Вон у него какой слух — любой шорох слышит.

— Что же, давай попробуем.

Мишка-печатник понимал, что говорят о нем, и внимательно слушал.

А потом началась интересная игра: Нил Тарасович уходил куда-то. Мишка не видел, куда, потому что Федя прикрывал ему глаза рукою. Когда он убирал руку, Нила Тарасовича нигде не было.

— Ищи! — говорил Федя. — Ищи дядю Нила! Нюхай воздух! — И Федя сам шумно тянул носом воздух.

Сначала медведь не понимал, что от него требуется, и Нила Тарасовича они находили вместе с Федей. Так повторялось несколько раз.

Наконец он пенял! И когда Федя сказал ему: «Ищи!», он сам бросился на поиски. Но Нила Тарасовича нигде не было. Мишка встал на задние лапы, подергал носом — Нилом Тарасовичем не пахло. Что делать? Тогда он стал слушать…

Тихо-тихо звенел воздух…

Где-то в глубине леса посвистывала птица.

Далеко в деревне стучали топором…

И вдруг за рядом маленьких сосен, что росли на краю опушки, еле слышно хрустнула ветка. Медведь замер на задних лапах, еще прислушался. Опять хрустнула ветка, тише прежнего.