Игорь Минутко - Костры на площадях

Только к ночи боль в носу потеряла остроту, стала тупой и ноющей.

Медвежонок болел несколько дней. Он ничего не ел, стал вялым и безразличным ко всему, и лишь когда в комнату входил юнкер, шерсть на спине медвежонка поднималась дыбом, он глухо рычал, и рычание это выдавало всю глубину его ненависти.

— Что? Не понял. Мы, кажется, чем-то недовольны? Болеем? Ничего! Зато какой у нас с этим кольцом импозантный вид. — И начиналась пытка.

Постепенно медвежонок перестал ощущать кольцо в носу. Вернулся аппетит. Но что-то изменилось в медвежонке: он стал сдержанней, угрюмей.

Однажды медвежонок проснулся и почувствовал, что юнкера, его ненавистного врага, нет в имении. И на самом деле, пришла счастливая Марфа и не шепотом, а прежним голосом сказала:

— Уехал, уехал антихрист. Кончились твои мучения.

Она отвязала медвежонка, и после трех недель неволи он снова мог гулять. Веселость вернулась к нему, и опять он был полон тем, что люди называют жаждой жизни.

А на дворе мела метелица, легкий мороз бродил по саду, и, как всегда, тягуче и грустно пел колокол над церковью с почерневшими куполами…

Прошло два года. Теперь уже не медвежонок, а большой и сильный молодой медведь жил в имении Ошанино. Он не мог пожаловаться на свою судьбу. Медведь уже навсегда забыл прошлое, то далекое-далекое прошлое, когда он был маленьким и жил в лесу со своей матерью медведицей, с братом и сестрой. Он уже совсем не помнил ни берлогу, ни березу, расколотую грозой, что росла рядом, ни лесного озера с пузырями, ни тощего лисенка, милого веселого лисенка.

Да, воспоминания прошлого не тревожили его. И сны у медведя теперь были иные: в них шумели гости барина, крутилась прялка Марфы, топились жаркие печи в барском доме, свора гончих опасливо и почтительно играла с ним, дворовые люди вереницей проходили в этих снах, и все лошади из барской конюшни — медведь хорошо знал каждую по своему запаху — часто снились ему; в снах его было много еды и бывали грозы — он по-прежнему любил грозы с тугими дождями и полыханием неба. В то последнее лето его жизни в имении помещика Вахметьева было особенно много буйных молодых гроз. Нет, он не жаловался на свою жизнь и свои сны. Правда, случалось и неприятное. Например, приезды гостей к барину, когда ему приходилось на потеху им пить вино. Но гости приезжали не так уж часто. У людей были какие-то неприятности, особенно у хозяина, — медведь постоянно чувствовал его все растущую нервозность.

Только один страшный, кошмарный сон был у медведя: иногда ему снился зеленый юнкер со стеком в руке, снились его скрипучие сапоги и его тонкий неповторимый запах, снилась нестерпимая боль в носу… И медведь просыпался, переполненный страхом и яростью.

За эти два года молодой барин приезжал только один раз, но, видно, он был чем-то очень занят: ни разу не появился он тогда в маленькой комнате, хотя медведь и был посажен на цепь. И все дни, пока юнкер был в имении, медведь жил в постоянном напряжении и ожидании беды…

Второй раз юнкер приехал неожиданно в пасмурный осенний день, когда все было в тумане и дожде, и утром с крыльца дома медведь ничего не увидел, кроме плотного белого тумана; и серый воздух был холодным, в нем ощущалось дыхание первого морозца. Медведь не захотел гулять тогда, ушел к себе и дремал на подстилке.

А после обеда в доме начался переполох: хлопали двери, что-то кричали люди, и медведь почувствовал, что он приехал, зеленый юнкер со стеком, его ненавистный враг.

Но никто не приходил до самого вечера. Уже начало темнеть, когда скрипнула дверь. Появилась Марфа. Она принесла медведю еды и плакала, плакала. Медведь смотрел на нее удивленно: «В чем дело? Что случилось?»

— Что ж будет-то теперь с тобой? — причитала Марфа. — Сиротинушка ты моя махонькая, безответная-а-а…

И в это время в комнату ввалился старый барин, красный, потный, тяжело задышал:

— Марфа! Ну, это безобразие, милая… Все тебя ждут!

— А как же с ним-то, барин?

— Распоряжусь я о твоем медведе, не беспокойся. Ты его только на цепь посади. — Барин прямо-таки задыхался. — Значит, ты с молодой барыней… Да не бойся. Друзья Евгения вас будут сопровождать до Москвы. А там… У Вязовых… У Бориса Алексеевича нас ждите… Мы — завтра. Иди, иди, милая.

Марфа плакала навзрыд. Она привязала медведя цепью к железному крюку, вделанному в стену, взбила соломенную подстилку. Потом Марфа подошла к медведю, обняла большую лохматую голову и поцеловала его в холодный мокрый нос.