Игорь Минутко - Костры на площадях

— А вот, Евгений, наш Топтыгин, — сказал барин. — Я писал тебе о его проделках. Ты с ним познакомься, а я пойду об ужине распоряжусь. Не опасайся — он смирный.

— Смешно, папа́! — Голос у него был высокий и резкий. — В случае чего — как-нибудь укрощу.

— Ну-ну, — и барин ушел.

Они остались вдвоем: медвежонок, настороженный, напрягшийся, и юнкер Евгений Вахметьев, молодой барин. Они смотрели друг на друга. Медвежонок чувствовал запах этого человека, тонкий, едкий, неповторимый запах.

— А ты, приятель, кажется, не очень любезен, — сказал наконец Евгений. — Почему бы тебе не подать мне лапу? Ладно, начну я, — и он протянул к медвежонку руку, белую, холеную, с длинными пальцами.

И вдруг эта рука показалась медвежонку враждебной и злой, он отпрянул назад и зарычал.

— Вот как? Впрочем, этого надо было ожидать. Ничего, сейчас ты будешь у меня лизать руки. — И в воздухе свистнул стек.

Медвежонок ощутил острую боль на голове, потом на спине, на лапах. Сильные удары сыпались один за другим.

— Ну? Как? Будешь вежлив? — слышалось между ударами.

Дикая, дремучая ярость поднялась в медвежонке. Он сжался в комок и прыгнул на зеленый мундир. Но юнкер успел отскочить, и медвежонок повис на его руке. Затрещала ткань, Мишка уловил запах теплой крови…

— А-а-а! Помогите!

На шум сбежались люди, и Марфа оттащила медвежонка. Евгений стоял потный, красный; через разорванную ткань рукава сочилась кровь, но черты его лица оставались невозмутимыми. Ворвался барин:

— Что случилось? В чем дело? Кто посмел?

Юнкер одернул мундир и сказал очень тихо и спокойно:

— Ничего особенного, папа. Мы познакомились. — И, скользнув взглядом по испуганным лицам горничных и лакеев, продолжал так же спокойно и тихо: — Медведя — в его комнату. И приковать цепью к стене. Через час проверю.

Ровно через час он проверил. Кузнец сделал свое дело: медвежонок был прикован цепью к кольцу, вделанному в стену.

— Отлично, — сказал молодой барин и, поморщившись, переложил стек из правой руки в левую. — Марфа, выйди!

— Барин, он…

— Марфа, выйди.

За Марфой захлопнулась дверь, и юнкер хладнокровно, жестоко, обдуманно избил медвежонка: юнкеру нечего было опасаться — цепь и кольцо в стене надежно охраняли его. Когда Евгений вышел, медвежонок не мог подняться.

— Пока я дома, медведя не выпускать, — послышался в коридоре спокойный голос.

Так у медвежонка появился ненавистный, страшный враг, враг на всю жизнь.

А потом каждый день юнкер заходил в комнату, где жил медвежонок. Больше он не бил его. Он прохаживался рядом, поскрипывая сапогами, поигрывая стеком, и говорил:

— Ну? Как мы себя чувствуем? Надеюсь, у нас нет больше желания кусаться? А? Не слышу.

Медвежонок лежал на подстилке, сжавшись в нервный комок, следил за скрипучими сапогами, которые прохаживались около его носа, и — ненавидел. Он знал, что этот человек сильнее и коварнее его, и от этого ненавидел еще больше. Он вдыхал запах юнкера, и ярость поднимала дыбом шерсть на его спине.

— Мы, кажется, немного волнуемся? А? Не слышу.

Для медвежонка приходы молодого барина стали страшнее любой физической боли, любой пытки…

Однажды он явился с двумя мужиками, конюхом Иваном и кузнецом Кириллом.

— Ну? Как мы живем? — Он остановился перед медвежонком. — Посмотри-ка сюда, приятель. — В руке юнкера было небольшое серебряное кольцо, распиленное в одном месте, с заточенными острыми краями. — Нравится тебе сей предмет? Что? Не слышу. Ну, кто ты сейчас? Лесной житель. И к тому же хам. Сейчас мы тебе поставим клеймо — сразу будет видно, что ты из хорошего, благородного дома. Надеюсь, ты не возражаешь?

Медвежонок мгновенно почувствовал беду, он метнулся в угол, прижался к стене и жалобно зарычал.

— О! Как это не похоже на вас! Где ваше мужское достоинство? Кирилл, Иван! Возьмите его и держите крепко.

Мужики подошли к медвежонку, у них были суровые и виноватые лица.

— Ну? Что же вы медлите?

Они, эти люди, были намного сильнее медвежонка. Стальные руки сжали его, и он не мог шевельнуться.

— Кирилл, а теперь разожми ему рот. Так.

Острая, нестерпимая боль пронзила нос медвежонка и токами отдалась во всем теле. Кровь густо брызнула на пол.

— Ничего, ничего. А теперь повернем. Вот так. Пускайте!

Медвежонок уже не видел людей. Он метался на цепи, ревел, и всего его разрывала огненная боль… Обезумев, он метался весь день и даже не узнавал Марфу.