Колетт Вивье - Дом на улице Четырех Ветров

«Блины для Алена!.. Подумаешь!..» — ворчал Мишель, поднимаясь наверх. В самом деле, этот Ален все принимает как должное, будто все обязаны ему помогать! Сдавленный возглас нарушил ход его мыслей. Перегнувшись через перила, мать поджидала его.

— Наконец-то! — сказала она слабым голосом. — Ну как, все… все благополучно?

— Замечательно! — крикнул Мишель, и глаза его заблестели. — Если бы ты только знала, мама! Я пил с хозяином! Он угостил меня настоящим вином! Ой, оно такое вкусное, только очень щиплет!

Стол был уже накрыт; на плите разогревались остатки вчерашнего кролика. Мишель забежал в комнату девочек. Соланж спала, закрытая до подбородка простыней; светлые пряди волос прилипли к влажному лбу; во сне девочка прижимала к себе куклу. Норетта сидела на низеньком стуле за уставленным лекарством столиком и штопала фуфайку.

— Соланж уснула, — прошептала она. — А отчего ты так поздно вернулся? Где ты был?

— Так, прогулялся, — небрежно ответил Мишель.

— Ах вот оно что! Все со своей наборной кассой?..

— Ошибаешься, старуха! Мои дела поважнее какой-то кассы! Хотя… м-да… в общем, ты угадала… Это связано с моей кассой…

— Известно, — снисходительно отозвалась Норетта. — От меня ничего не скроешь!

Мишель невольно улыбнулся. Ну и зазнайка его сестра! Знала бы она правду — вот позавидовала бы!

— А где Жорж? — спросил он. — Наверно, заходил за мной?

— Нет, куда там! Его родители боятся выходить из квартиры. И Жоржу тоже запретили. Понятно, что они встревожены после вчерашнего. Если только немцы узнают, что здесь евреи…

— А как они узнают? — резко оборвал ее Мишель. — Вечно ты какую-то чушь городишь! Ну что ж, если так, я сам поднимусь к Жоржу!

После обеда пришла мадам Кэлин. Гурры куда-то уехали. Они сами зашли к привратнице и предупредили, что вернутся только к полуночи. Значит, весь день их не будет!

Дом сразу заходил ходуном. Мать Жоржа, вся в слезах, вышла из своей квартиры, и Эвелина долго ее утешала. Наконец гостья успокоилась и даже сходила наверх за банкой консервов, которую Жорж тут же отнес сестрам Минэ. А сам Моско вдогонку послал Алену сигареты, Эвелина — пачку макарон, а консьержка — баночку варенья, которую берегла для сына. Сестры Минэ поблагодарили друзей, но сейчас, сказали они, им нужна только пишущая машинка, и ничего больше!

— Ален весь извелся, — зашептали они, — в обед он почти ничего не ел, второй блин и то не смог доесть, так мучит его забота. Но где раздобыть пишущую машинку? Вот у мосье Жана была машинка…

— Ах, так! — сказал Ален. — Надо ее взять!

— Но ведь его квартира заперта! — возразила консьержка.

— Подумаешь — заперта! Попробуйте моим ключом!.. Сумели же вы вчера отпереть нашу дверь!

Мадам Кэлин сбегала за ключом — и впрямь, ей удалось отпереть дверь квартиры Жана. Но когда принесли машинку, оказалось, что испорчен валик: он не двигался ни вправо, ни влево. Ален рвал и метал — время уходило! А ведь надо было закончить работу до возвращения Гурров — от этих машинок всегда стоит адский грохот!

— А что, если позвать папашу Лампьона? — предложила Эвелина Селье. — Уж наверно он знает толк в пишущих машинках: он ведь на все руки мастер, да и к тому же работает в типографии…

Предложение все одобрили. Оно было связано с известным риском, но все знали папашу Лампьона как порядочного человека. Немцев он ненавидел… Мадам Кэлин сказала, что пойдет потолкует с ним. С первых же ее слов старик догадался, в чем дело.

— Можете дальше не продолжать, — сказал он, — я все понял. Вот что я вам скажу: ваше счастье, что вы обратились ко мне. Неужто вы думаете, что у нас в типографии печатают только эти нацистские пакости!.. Уж я показах бы вам один загородный домик, какие там творятся дела!.. Но — молчок!.. Пошли посмотрим вашу машинку.

Оглядев валик, он заявил, что на починку уйдет примерно полчаса. Через двадцать минут Лампьон принес машинку в квартиру сестер Минэ. Ален кинулся к ней, словно перед ним было сокровище, и впервые за все время, что он провел в родном доме, на его лице появилась улыбка. Но еще нужна была бумага. Отец Жоржа перерыл у себя все шкафы и нашел две стопки писчей бумаги, почти нетронутые. Алена перевели в комнату с окнами во двор, чтобы на улице не был слышен стук машинки, и юноша принялся за работу. Он печатал до позднего вечера, не поднимая головы, не притрагиваясь к ужину, который мадемуазель Мари принесла ему на подносе. Когда наконец около полуночи замолк стрекот машинки, жильцы облегченно вздохнули, — пусть теперь возвращаются Гурры!