Мишель Кастильо - Танги

Танги почувствовал жалость к отцу. Он никак не мог понять этого человека, которому не хватало такой малости, чтобы стать настоящим человеком. Он стыдился за него. Он подумал, что, должно быть, очень тяжело изо дня в день притворяться, никогда не быть самим собой.

— И вообще, — продолжал отец, — пусть она ко мне не пристает! Иначе ей не поздоровится! Стоит мне слово сказать — и ее снова посадят за решетку!

Танги не отвечал. Он не находил слов, чтоб возразить. Его не удивило, что мать жива. Он был готов к тому, что она может оказаться в Париже. Но что кроется за этими прозрачными угрозами отца? Танги задумчиво рассматривал свои руки. Сколько раз он представлял себе минуту, когда вновь увидится с матерью! А теперь, когда эта встреча стала возможной, он испугался. Он почувствовал странную неуверенность. Ему хотелось отдалить эту минуту. Он пробормотал:

— Быть может, это была не она?

— Какой вздор!.. Как можно не узнать женщину, с которой прожил больше десяти лет!

— Да-a, это верно!

Танги посмотрел на отца. Этот человек, выдавший жену и сына и отправивший их в лагерь, остался все таким же — он снова угрожал. Танги содрогнулся. Он подумал, что ни война, ни оккупация, ни разорение, ни голод не смогли изменить некоторых людей. Они остались точно такими же, какими были раньше; они ничуть не изменились с 1938 года. Они по-прежнему полны низкой ненависти и мелочного тщеславия. Это старый, мертвый мир. Но этот мир, умирая, отчаянно цепляется за жизнь. Танги понимал, что мир этот мертв. Но чем его заменить?..

— У нее, наверное, и сейчас неприятности с полицией. Эта ее вечная игра в политику!..

Танги снова стало страшно. Неужели этот человек способен вновь совершить то, что уже сделал когда-то? Вновь отправить в ссылку собственного сына и его мать? Танги знал, что он на это способен, хотя он человек и не злой. Но он трус. Он жесток, как все трусы, у которых не хватает мужества умереть за идею. Танги чувствовал жалость к нему. Это был жалкий человек.

У отца Танги было два брата. Старший, Норбер, был высокий, статный человек спортивного склада, с большими карими, очень добрыми глазами и совсем седыми волосами. В молодости он увлекался азартными играми и с тех пор сохранил любовь к опасностям и риску. Он женился по любви на женщине иной национальности и иного вероисповедания. Семья жестоко наказала его за такой мезальянс [20] Мезальянс (франц.) — неравный брак. . Братья и сестры порвали с ним отношения на многие годы. Когда ему пришлось бороться с тяжелой нуждой, никто не протянул ему руку помощи. Долгие месяцы перебивался он со дня на день в маленьком нормандском городке, где ему порой бывало нечего есть. Он ходил в окрестности собирать дикие яблоки, которые потом пекла его жена, этим они и питались. Норбер писал отчаянные письма матери и братьям, но они отказывались общаться с «парией», каким он стал для них. У него был сын, умерший вскоре после рождения… Долгие годы одиночества и борьбы не оставили в душе у Норбера ненависти, как и у Танги годы заключения. Но теперь он знал истинную цену людям. Он мало говорил. Он предпочитал держать про себя все то, чему его научили перенесенные испытания.

Норбер любил Танги. Он понял его с первого взгляда, но не хотел, чтобы создалось впечатление, будто он вмешивается в дела брата. Однако он очень сердечно встречал племянника. Он уважал Танги и если не всегда понимал его, то предоставлял ему идти своим путем. Он познал страсть к игре и риску и пострадал от нее. Вот почему, быть может, он наблюдал теперь за Танги, как когда-то наблюдал бы за кровным скакуном. Ему хотелось знать, чего достигнет этот юноша, с которым жизнь обошлась так сурово, нарушив все «правила игры». Он не мешал ему поступать по-своему, но решил, если понадобится, прийти ему на помощь, чего бы это ни стоило, и ничего не просить взамен.

Его жена Нита, высокая, стройная женщина с изящной походкой, светлыми волосами, слегка вздернутым носом и синими глазами, ясными, как море в летний день, была само обаяние — оно сквозило в ее улыбке, в каждом движении, как отблеск далекой, овеянной туманами северной страны, где она родилась. Она говорила по-французски с легким певучим акцентом.

Она знала Танги, когда ему было всего пять лет, и сразу же предложила взять ребенка к себе, со свойственной ей интуицией угадав, во что превратится жизнь этого мальчика, родителей которого разделяла непримиримая ненависть. Никто не стал ее слушать, родственники всегда относились к ней как к «иностранке», к чужой. Семья мужа так и не признала ее. Нита видела, что «они» ее не любят, но, ничуть не нуждаясь в их любви, спокойно шла своим путем: в душе она была к ним совершенно равнодушна.